Он идет по прихожей, нахально врывается в комнату. Верещагин кричит: «Что вы делаете!» – потому что гость усаживается прямо на разложенные по дивану листки. «Это ваша докторская диссертация?» – спрашивает Агонов и устраивается на листках поудобнее.
Ему не нужно много времени, чтоб освоиться в незнакомой обстановке. Едва усевшись, он сообщает: сегодня расшифровал древние надписи этрусков. Может быть, поэтому и возбужден чуть больше, чем следовало бы. Вы не обращайте на меня внимания, говорит он, – листки верещагинских черновиков шуршат, трещат и лопаются под мим. Агонов не толст, но массивен, ему за пятьдесят, это колоссальный труд – расшифровать этрусские надписи, говорит он, ровно две недели он не спал, не ел, но результаты налицо. Пришло время вплотную заняться спиралями, не отдаст ли Верещагин взятую в библиотеке книгу? Зачем она ему? Он же не специализируется по спиралям? Ученые всегда в чем-нибудь специализируются. Это он, Агонов, вольная птица, сегодня может заниматься этрусками, завтра спиралями, а послезавтра…
После спиралей он намерен заняться ночными бабочками. Он хочет выяснить, зачем им красивая и яркая раскраска, если они летают ночью, когда никто не видит их прелестей?
У него уже есть кое-какие идеи на этот счет. Нет, нет, пусть Верещагин не спрашивает; закончив работу, он сам расскажет, он надеется, что их знакомство продолжится. Но бабочки – после спиралей, а сейчас – не отдаст ли Верещагин библиотечную книгу? Когда будет закончено с бабочками, на очереди скульптурная группа, в центре которой – царь Крез. Не знает ли Верещагин, где здесь в окрестностях хорошая глина? Верещагин не знает царя Креза? «Богат как Крез» – это выражение ему, можно надеяться, известно? А сам Крез… Это интереснейшая фигура, если Верещагин перестанет бегать по комнате и сядет, он узнает, кто такой Крез. Последний лидийский царь. Десятый век до нашей эры. Был сказочно богат. Все считали его счастливейшим человеком на земле: отождествлять счастье с богатством – проклятие, тяготеющее над всеми развитыми цивилизациями… Верещагин не согласен с этой мыслью? Ах, он не согласен с тем, что Крез жил в десятом веке… В девятом? Значит, Верещагин знает Креза? Но это не имеет никакого значения, послушать, что расскажет о Крезе Агонов, ему все равно будет полезно… Итак, жил себе этот благополучный мидийский царь и не тужил, считал себя счастливейшим человеком, потому что богат, но тут вдруг появляется бродячий мудрец и говорит ему: «Не могу тебя, Крез, считать счастливым, ибо счастлив лишь тот, кто счастлив в конце. – И добавляет: – Окончательная судьба тех, кто удачлив, как правило, печальна». Крез, конечно, возмутился: все соседние царьки завидуют его благополучию и богатству, а этот оборванец воротит нос, – одним словом, он выгнал мудреца вон, а через несколько лет могучий ассирийский царь Кир одним махом захватывает все малоазиатские государства, в том числе и Лидию, все подчистую грабит, а захваченных владык велит сжечь скопом. То есть всех вместе. На одном костре. Навалили большую кучу дров, сверху поставили связанных пленников, царю Киру вынесли кресло, чтоб он мог созерцать красивое зрелище в удобстве… Дрова постепенно разгораются, бывшие монархи стоят понуро, их можно понять, но один из пленников улыбается. Это, как вы догадываетесь, Крез. Пламя вот-вот начнет лизать его ноги, а он улыбается себе и улыбается – странной улыбкой. Любопытный как ребенок Кир велит погасить костер и принести к нему этого весельчака. Так и сделали. «Чему ты улыбался?» – спросил Кир. И Крез рассказал ему все как было – и о своем богатстве, и о мудреце, которого выгнал, не поверив его словам. «А сейчас, – сказал Крез Киру, – жалкий и опозоренный, ожидая мучительного конца, я вспомнил свое прежнее спесивое самодовольство, И смешон стал мне тот прежний Крез, мнящий себя самым счастливым человеком на свете, ослепленный богатством и роскошью, одураченный собственной гордыней. Прав был мудрец: призрачно богатство и зыбка власть; сколько бы ни говорил человек в начале своей жизни и в середине: я счастлив, его слова – пустой звук, если он не сможет их повторить в последний свой час. И наоборот: как бы ни бедствовал человек, сколько бы горя ни посылала ему судьба, если конец его пути отмечен удачей и радостью, о нем можно сказать: счастливую жизнь прожил он». Киру эта мудрая речь понравилась настолько, что он велел развязать Креза. Всех остальных он сжег, а бывшего царя Лидии сделал своим советником, но это меня я уже не интересует. Я вылеплю Креза на костре: группа связанных властелинов, на всех лицах животный страх смерти, а на одном – улыбка. Ради этой улыбки я и вылеплю скульптуру. Это будет шедевр, но – сначала спирали! Идея спирали – вы знаете, что это такое? В ней тайна вселенной, я должен ее разгадать. Отдайте мне книгу! Сначала спирали, потом бабочки, а там вплотную займусь улыбкой Креза…
«На меня навалились люди», – подумал Верещагин, когда Агонов ушел.
И проследил за ним из окна: идет, размахивает библиотечной книгой, спорит сам с собой…
127
Геннадий рассказывает Альвине: «О, это изумительной красоты история. Женщине нужно было погладить кофточку, она собралась включить утюг, но стоило ей только поднести вилку к розетке, как вдруг произошло чудо: из розетки выпрыгнул ослепительно яркий огненный шар изумительно красивого размера. «Ах!» – вскричала женщина, а шар поплыл по комнате. Он мелодично потрескивал и излучал неземной красоты свет. От этой красоты и изумления женщина потеряла способность двигаться, но шар не причинил ей вреда. Полетав по комнате, он устремился к форточке и уже за пределами квартиры разорвался с оглушительным звуком. Никто не пострадал. Когда сбежались люди, женщина стояла посреди комнаты жива и невредима и только повторяла, как в беспамятстве: «Ах, какой шар! Боже, какой изумительный шар!» Я бы не поверил в эту историю, но мне рассказал ее сам товарищ Верещагин, он утверждает, что данный случай не только был описан в соответствующей литературе, но и повторялся многократно; разумеется, с разными женщинами, и не только с женщинами, то есть подобные факты имели место в истории человечества довольно часто, и в науке это явление носит название: «шаровая молния», однако физическая природа его еще до конца не разгадана. Товарищ Верещагин говорит, что он занимался теорией шаровых молний еще будучи студентом, им была выдвинута гипотеза, которую пока что, к сожалению, ему еще не удалось полностью обосновать математически, но если удастся, то на повестку дня будет поставлен вопрос практического изготовления кристаллов особого рода, состоящих не из атомов, а из элементарных частиц… Я понятно объясняю? Товарищ Верещагин бился со мной весь вечер, рассказывал и рисовал, чтоб я понял, – я его спросил, зачем вам так нужно, чтоб я понял? На что товарищ Верещагин дал удивительнейший ответ: если мне удастся создать математическую модель такого кристалла, сказал он, то я попытаюсь воплотить ее реально, и вы будете мне помогать. Я? – спросил я. Вы все, ответил он, все операторы, так что и вы, Альвина, тоже, но товарищ Верещагин просил хранить эту заманчивую перспективу в тайне, потому что весьма вероятно, что создавать кристалл придется в нарушение производственного плана; другими словами, весьма вероятно, что директор института не разрешит использовать оборудование для такого рискованного эксперимента, придется проводить его без ведома руководства, вы помните, Альвина, нашего прежнего начальника? Как мы помогали ему! Вряд ли наша помощь имела существенное научное значение, однако тайну мы хранили свято; думаю, что и товарища Верещагина не подведем; боюсь, что его постигнет та же судьба; впрочем, еще неизвестно, удастся ли ему математически обосновать свою гипотезу, я молю Бога, чтоб он послал товарищу Верещагину научное вдохновение, для нас всех было бы большим счастьем участвовать в подобном эксперименте, я не хочу плохо отзываться о нашем прежнем руководителе, но его эксперимент детская забава в сравнении с тем, что хочет сделать товарищ Верещагин – кристалл из элементарных частиц! Такое дерзновение! Если нужно было бы пожертвовать для удачи своей свободой, я б отдал ее не задумываясь, а как вы, Альвина? Только прошу, пока никому ни слова. Об этом должны знать только мы с вами, да еще Юрасик и Ия. Не знаю, что ощущаете, Альвина, вы, но моя жизнь после разговора с товарищем Верещагиным наполнилась особым смыслом, потому что я больше всего на свете люблю новое и рискованное, никем не пробованное, опасное, – увы, однажды мне уже пришлось поплатиться за это, но теперь, когда я стал экзистенциалистом…»
