Но поди объясни это настырной молодежи. Все мечтают уподобиться. Как они завидуют пятерым карапузам, выкраденным нами из интерната для эксменов и инициированным Мустафой! Карапузы с увлечением осваивают телепортацию и взахлеб делятся впечатлениями, а у взрослых бойцов глаза завидущие и слюнки текут. У иных прямо-таки руки чешутся. И Мустафа, и я пообещали ликвидировать каждого, кто посмеет сорвать злость на малыше.
Насчет ликвидации — никаких шуток. Это всерьез. Двоих уже пришлось ликвидировать за буйство и неумение подчиняться. Просто выгнать провинившегося из отряда означает подвергнуть нашу штаб-квартиру опасности обнаружения. Отряд не может позволить себе ни расхлябанности, ни либерализма. Тем и живем.
Я сказал «отряд»? Не уверен. Но если мы банда или шайка, то довольно крепкая, со строгой дисциплиной. И даже со слабенькой верой в будущее, чего лишены многие другие группы, шайки, банды и отряды, рассеянные по всему миру. Отказавшиеся сдаться на милость хозяев и вновь подставить шею под ярмо.
У нас есть будущее: телепортирующие сопливые карапузы Андрей, Геннадий, Илья, Матвей и Глеб. Со временем их станет больше.
Вдобавок у многих в отряде еще сохраняется надежда на то, что я как-нибудь соберусь с духом, поднатужусь и с риском развязать пупок инициирую взрослых. Давайте, мол, ребята, становитесь в очередь. В ход идут и уговоры, и подхалимаж. Тут вне конкуренции Шурка Воробьянинов…
Надоел он мне. Репей приставучий. Прилипала.
Гаснет понемногу закат. Тишь, ни ветерка. В высоких травяных берегах лениво течет, чуть пованивая мазутом, подмосковная речка Пахра, и трепещут над водой неугомонные стрекозы. Редко-редко плеснет рыба, еще реже проплывет важным дредноутом раздутый труп всплывшего утопленника. Звенит и кусается комарье. Внизу в прибрежных кувшинках выводят рулады лягушачьи хоры. С луга доносится стрекот цикад. Укрывшись в рощице, кукушка врет кому-то про долгую жизнь.
Идиллия.
Если хорошенько приглядеться к ближайшей купе колючих кустов неизвестной мне породы, то в самой гуще колючек можно заметить дыру в земле. Поблизости несколько входов в катакомбы, и ни один из них не бросается в глаза. Под обрывом километры узких извилистых коридоров, тесные — только проползти — лазы, редкие «комнаты». Во время недавнего ожидания катаклизма здесь даже не пытались оборудовать убежище — катакомбы слишком малы, неглубоки и близки к столице. Во времена царя Гороха в них ломали известняк и были озабочены тем, чтобы потолок не упал на маковку, поэтому "долбили узкие штольни, не нуждавшиеся в крепеже. Все же за минувшие столетия кое-где произошли обвалы, и мы их потихоньку разбираем, стараясь увеличить наши подземные владения и обеспечить себя запасными выходами на всякий случай…
Только поздним вечером можно безбоязненно выйти из катакомб. А с началом ночи группы по пять—десять бойцов отправляются на дело, чтобы непременно успеть вернуться затемно. Ходят далеко, как осторожные хищники, боящиеся выдать логово. Меняют маршруты, путают следы. Ночные призраки.
Грабят, само собой, а еще больше вымогают. Есть у кого. С каждой неделей в ближайшей округе появляется все больше строителей с техникой. Восстанавливают дороги, мосты, тянут провода, бетонируют опоры монорельсового пути, а на высоком берегу километрах в десяти ниже по течению вот-вот завертятся стометровые лопасти ветряков на восстановленных мачтах. Дело у строителей спорится.
Но уж коли у тебя робкая душа, коли ты вернулся, покаялся и впрягся в ярмо, спасая свою драгоценную шкуру, то пищи не пищи, а пайкой с вольными нелегалами поделись. По-хорошему, если не хочешь по-плохому. Тут есть своя логика. Выбрав верный кус хлеба, всегда будь готов отдать полкуса, не то рискуешь лишиться всего.
В том числе и головы. Припугнуть рабов наглядными примерами, конечно же, пришлось. Некоторые из них наивно воображали, что если служишь не за страх, а за совесть, то уже и защищен от всего, кроме произвола начальства, — иллюзия вредная, но одноразовая, вроде детской болезни. Лечится страхом.
Ни Безухов, ни Шпонька заданью не ходят, для них это мелко. Вооруженный налет на продовольственный или вещевой склад — иное дело. Тут они в своей стихии, особенно Мустафа. Авторитет. Любит снимать сторожей и даже огорчается, если их нет…
Реальный вожак. На меня молятся, но за ним пойдут охотнее. А меня, наверное, при необходимости понесут впереди, вроде иконы. Взденут на шест и протестов не примут.
Это я-то думал, что вырос из эксмена в человека? Трижды ха-ха. Не человеком я стал, а символом! Когда сдохну, из меня набьют чучело и станут ему молиться…
Гаснет заря. Понемногу наползает туман, и с реки тянет прохладной сыростью. Стрекозы куда-то делись, замолкли цикады, и рассыпался лягушачий хор, лишь одиноко надрывается какой-то особенно настырный пучеглазый солист. Даже комарье атакует уже не так свирепо. Издалека долетает печальный крик некоей неопознанной птицы, и все смолкает.
Тишина и пустота. И я под стать природе тих и пуст — сморщенная шкурка, а внутри почти ничего. Выложился без остатка, когда инициировал Федьку с Мустафой, и, похоже, надорвался. Восстанавливаюсь медленно. Мои нынешние пять килограммов пороговой сопутствующей массы — это же курам на смех! Ну одежда, ну обувь, ну легкое оружие… И все. У Федьки и то восемь с половиной килограммов. А Мустафа и вовсе оказался чемпионом — у него зашкаливает за двадцать пять. Наших малышей инициировал он. Такие показатели характерны для лучших десантниц.
Есть причина задрать нос!
А в перспективе и потерять осторожность. Хотя надо признать, что у Мустафы пока хватает благоразумия не разбойничать в дневное время и поблизости от катакомб. Как раз недалеко отсюда, близ места, где некогда умер вождь какого-то не очень понятного мирового пролетариата, трудится на восстановлении шоссейного моста бригада рабочих, там же светятся огоньки их палаточного лагеря. Совсем рядом. Туда за данью еще не наведывались, оставили на самый крайний случай.
Дисциплина дисциплиной, а пьянствуют, если дорвутся до спиртного. Девок тащат в катакомбы на насилие и растерзание. Ни у кого терпежу нет, и Мустафа общему настроению противится не всегда. Понимает, что такое перегретый котел, и позволяет выпустить пар…
— Тим, это ты? Легок на помине.
— Нет, не я, — отвечаю я сердито, но тихо. Ночью звук над рекой разносится далеко, несмотря на туман.
Пучок колючих веток отодвинут в сторону, и Мустафа Безухов, юля ужом, выползает из норы. Зацепившись курткой за колючую ветку, он самым аккуратным образом отцепляет ее, не сломав. Ему жаль, что, не умея летать и не смея телепортировать в ночной тиши, он вынужден топтать траву. Стараясь ступать там, где еще никто не ходил, чтобы примятые травинки поднялись, как только обсохнет роса, он выписывает не то траекторию пьяного, не то противолодочный зигзаг.
