— Извините, — не выдержал сосед. — У вас что-то случилось? Неприятность какая-нибудь? Я понимаю, нехорошо вмешиваться в личные дела, но раз мы оказались в одном номере…
— Ничего у меня не произошло, — оборвал «извинительного» соседа Лавров, разделся, лег и отвернулся к стене.
На душе у него было скверно. От прежней праздничной приподнятости и мальчишеского озорства, с которым он решил проверить действие «дарственного акта», не осталось и следа; теперь у него не было никаких сомнений в том, что он оказался втянутым в обман. А если быть предельно честным по отношению к самому себе, то не втянутым, а совершившим этот обман.
Совершенно очевидно, что это лишь вопрос времени — когда обман раскроется и его станут искать. И не надо обладать чересчур богатой фантазией, чтобы представить себе все последствия… «М-м…» — даже заскрипел зубами он, вспомнив, сколько пережил унижений, когда в прошлом году был поставлен перед необходимостью менять место работы: сочувствующие, а чаще недоуменные вопросы приятелей: «От добра решил искать добра?», трудности с деньгами в семье, пока он наконец нашел более или менее удовлетворительный эквивалент прежней работы, раздражение и злость жены, которой он, естественно, рассказал лишь полуправду — разве расскажешь ей, что на самом деле произошло с ним в Ленинграде? — и которая, как все женщины, видно, воображала гораздо больше… Не дай бог пережить еще раз такое! «Неужели она на это и рассчитывала?» — пришла в голову спасительная мыслишка — вот в чем корень зла! Но слишком уж мерзко так было думать о Томи… не мог он так думать о ней — вот в чем дело.
Однако, зацепившись мыслью за спасительный громоотвод (если гром грянет, сообразил он, все равно ведь придется и показывать этот… «дарственный акт», и рассказывать, как он у него оказался, как вообще появился на свет…), Лавров уже не мог отделаться от чувства, что тут нужно искать выход из положения, что только она, эта пигалица-дизайнер, впутавшая его в глупейшую историю, которая теперь грозит повториться, может отвести от него гром. Да и кто, кроме нее, может подтвердить в случае необходимости, что «дарственный акт» не более чем шутка? «Надо все обратить в шутку — вот в чем решение вопроса», — обрадовался он и облегченно вздохнул. Теперь он знал, что нужно делать.
Проснулся Лавров рано — еще не было и шести. «Вот и хорошо, успею поймать до работы», — решил он, быстро и тихо, стараясь не будить назойливого соседа, умылся и вышел из гостиницы на площадь. Ему повезло: перед гостиницей стояло такси.
— Куда? — спросил шофер, когда Лавров забрался в машину. — В аэропорт?
— Нет, на Выборгскую.
— А поточнее?
Если б он знал поточнее! Помнится, дом стоял напротив проходной какого-то завода…
— Да там знаете сколько заводов! — присвистнул шофер. — Легче дедушку на деревне найти.
Тогда Лавров почти машинальным жестом протянул ему «дарственный акт».
— Забавно, — сказал шофер, возвращая Лаврову рулончик и с интересом оглядывая странного пассажира. — Значит, ее и надо найти?
— Ее, — подтвердил Лавров.
— Ну что ж, попробуем, — сказал шофер, включая скорость. — Город, значит, подарила? Богатая, однако…
Плутали они долго. «Этот?» — указывал шофер на дом.
«Нет, — отвечал Лавров, приглядевшись. — Там было три этажа, а окна такие… с полукружьем наверху…» — «Поехали искать полукруглые… Этот?» — «Нет», — мотал головой Лавров… Но все же нашли.
— Подождете нас? — попросил Лавров, выбираясь под холодный моросящий дождь.
— О чем разговор! — сказал шофер. — Мне и самому любопытно посмотреть… Ишь, города дарит! — рассмеялся он.
Этот смех неожиданно заставил Лаврова замедлить шаг — что-то неприятное уловил он в нем. Представил Томи в такси, бесцеремонный взгляд шофера… Но, понимая, что отступать уже поздно, быстро взял себя в руки и чуть не бегом поднялся на второй этаж. Вот и дверь, увешанная разноцветными почтовыми ящиками… Постоял в нерешительности, разглядывая табличку под кнопкой звонка с множеством фамилий… Но дело было не в том, что он не знал ее фамилии; его опять, как минуту назад, у такси, охватил безотчетный стыд — что он ей скажет? На мгновение перед ним открылась вся бездна нелепости, дикости его приезда, но он тут же заставил себя вспомнить унижение, когда ходил с увольнительным «бегунком», вопросы, сочувствия… И решительно надавил на кнопку два раза.
Открыла та самая женщина и в том же, кажется, халате.
— Извините, Томи дома?
Женщина удивленно вздернула брови… Нет, не узнала.
— Томи? Конечно, дома.
Прошла вперед и постучала на ходу в дверь: — Томи! К тебе гости.
Томи была уже одета. Даже в плаще.
— Вы? — почему-то шепотом сказала она и бессильно опустилась на стул. — Вы… приехали…
«Сейчас заплачет», — сообразил Лавров, шагнул к ней и протянул рулончик.
— Вы должны поехать со мной. Ваша грамота такое натворила… — быстро и путаясь, сбиваясь с пятого на десятое, объяснил он ей свой нежданный визит, и было у него такое чувство, что это говорит кто-то другой — такой был у него чужой, фальшивый голос. И еще у него было явственное ощущение, что она ничего не слышит, ничегошеньки не понимает, о чем он ей талдычит. Смотрит на него, словно он свалился с неба — да так оно почти и есть, качает головой, не веря, и только бледность, все сильнее заливавшая ее и без того бледное, бескровное лицо, говорила о том, что главное она все же поняла.
— Вы не должны дарить такие бумаги, — исчерпав все аргументы, повторил Лавров. — Вы слышите меня? Если такая бумага попадет в руки жулика…
— Но ведь это вам, — с отчаяньем, со слезами в голосе воскликнула Томи. — Только вам,…
— Мне одному не верят, — твердым, не терпящим возражений тоном и сам удивляясь, откуда этот тон в нем взялся, повторил Лавров.
Теперь она, кажется, все поняла. Несколько мгновений сидела поникшая, уронив руки на колени. Рулончик из ее рук выпал и закатился под тахту, но она этого, видно, даже не заметила. «Какая, однако…» — неожиданно для себя пожалел ее вдруг Лавров. Но вслух сказал: — Не будем терять времени, вы опоздаете на работу.
Томи поднялась, окинула невидящим взглядом комнату…
— Что вы ищете? — спросил Лавров. — Свидетельство?
«Нет», — покачала головой Томи и открыла дверь.
Они вышли из подъезда, и Лавров поднял воротник плаща, — А вы не боитесь дож…
И осекся: над головой Томи был зонтик.
ЛЕОНИД ПАНАСЕНКО
МАСТЕРСКАЯ ДЛЯ СИКЕЙРОСА
«А не мог ли Канон умереть от радости? Чье сердце вместит и сразу воспримет такое событие? Да нет же. В сообщении ясно сказано: «Не успел увернуться». Не успел… Но Канов не из тех, кто в космосе ворон считает. Он еще успел передать, что засмотрелся. Здесь, наверное, и прячется ниточка. Ниточка, которая связывает его неожиданное открытие и трагическую неосмотрительность. Но что можно увидеть, чтобы проглядеть собственную смерть?» Ребята опять заспорили. Меня это злит. Ведь они тоже теряются в догадках, страдают от неизвестности и все же пытаются бодриться, отстаивать свою «абсолютно точную» гипотезу происшедшего.
