Стены Младший оставил голыми. Квартиру украшало одно-единственное произведение искусства — скульптура. Младший записался в университет на курс искусствоведения, ежедневно бывал в бесчисленных галереях города, постоянно углубляя свои знания. Он решил собрать коллекцию произведений искусства, но приступить к реализации намеченного плана намеревался после приобретения необходимых знаний, которые позволили бы ему разбираться в живописи и скульптуре не хуже директора любого городского музея.
А купил он произведение молодого скульптора из района Залива, Бэрола Пориферана, которого взахлеб хвалили критики всей страны, единодушно утверждая, что его ждет великое будущее. Скульптура стоила более девяти тысяч долларов, немалая сумма для человека, пытающегося жить на проценты с честно заработанного капитала, но ее присутствие в гостиной сразу говорило знатокам искусства об изысканности вкуса хозяина дома.
Шестифутовую скульптуру обнаженной женщины Бэрол Пориферан сработал из обрезков металла, часть которых покрывала ржавчина. На стопы пошли различные шестерни и согнутые лезвия секачей. Поршни, трубы и колючая проволока сформировали ноги. С бюстом скульптор не поскупился: груди — большие миски для супа, соски — штопоры. Руки-скребки скрещивались на груди. Лицо из согнутых вилок и лопастей вентиляторов с пустыми черными глазницами являло невыносимое страдание, широко разинутый рот в молчаливом, но отчетливом крике ужаса обвинял мир.
Иногда, когда Младший возвращался домой, проведя день в галерее, а вечер в ресторане, «Индустриальная женщина», так назвал свое творение скульптор, пугала его. Не раз и не два он испуганно вскрикивал, прежде чем понимал, что перед ним дорогой сердцу Пориферан.
Просыпаясь от кошмара (случалось и такое), Младший вздрагивал: ему казалось, что он слышит шаги ступней-шестеренок. Скрип суставов из ржавого металла. Стук друг о друга рук-скребков.
Обычно он замирал, напрягшись всем телом, прислушиваясь, пока тишина не убеждала его, что звуки эти прислышались ему во сне, а к реальному миру они никакого отношения не имели. Если же тишина не успокаивала его, он шел в гостиную, чтобы всякий раз увидеть, что женщина стоит там, куда он ее и поставил, а лицо из вилок-лопастей искажено беззвучным криком.
В этом, разумеется, и заключалось предназначение искусства: будоражить, не давать успокаиваться, где-то даже пугать, и все для того, чтобы человек постоянно совершал переоценку того, что казалось ему ясным и понятным. Величайшие творения искусства потрясали эмоционально, раздавливали интеллектуально, доставляли физическую боль и наполняли презрением к культурным традициям, которые вяжут людей по рукам и ногам, придавливают, затягивают в пучину конформизма. Все это Младший узнал на курсах искусствоведения.
В начале мая, продолжая самосовершенствоваться, он начал брать уроки французского. Языка любви.
В июне купил пистолет.
Не для того, чтобы кого-то убить.
Наоборот, он намеревался прожить остаток 1965 года без единого убийства. Стрельбе в сентябре предстояло стать печальным, достойным сожаления, неприятным событием, но необходимым и досконально просчитанным с.тем, чтобы свести урон к минимуму.
Но до этого, в начале июля, он прекратил занятия французским. Не язык — кошмар. Трудное произношение. Нелепая структура предложений. И потом, ни одна из симпатичных женщин, с которыми он встречался, не говорила по-французски, и их абсолютно не интересовало, знает ли он этот язык.
В августе в нем проснулся интерес к медитации. Начал он с медитации сосредоточения, той ее разновидности, которая включала в себя визуализацию: человек закрывал глаза и мысленно представлял себе некий объект, очищая рассудок от всего остального.
Его инструктор, Боб Чикейн, который приходил дважды в неделю, рекомендовал ему в качестве объекта медитации представлять себе идеальный фрукт. Яблоко, гроздь винограда, апельсин, что-то еще.
Младшему эта рекомендация на пользу не пошла. Почему-то, когда он, закрыв глаза, пытался сосредоточиться на образе фрукта, яблока, персика, банана, в голову начинали лезть мысли о сексе. Он возбуждался, и ни о каком очищении рассудка не могло быть и речи.
В конце концов он нашел подходящий объект: «затравкой» стал образ кегли для боулинга. Гладкий, элегантный предмет, который наводил на мысли о вечном, а не дразнил либидо.
Во вторник вечером, 7 сентября, проведя полчаса в позе лотоса, не думая ни о чем другом, кроме кегли, белой, с двумя круговыми черными полосками на горлышке и номером один на головке, Младший лег спать в одиннадцать часов, поставив будильник на три часа ночи, когда он собирался выстрелить в себя.
Спал крепко, проснулся отдохнувшим, откинул одеяло.
На ночном столике его дожидались стакан с водой, стоявший на картонном кружке, на какие в барах обычно ставят кружки с пивом, и аптечный пузырек с несколькими капсулами сильного болеутоляющего средства.
Работая в диспансере лечебной физкультуры, Младший украл несколько рецептов, в том числе и на этот анальгетик. Какие-то продал, по этому получил лекарство.
Он проглотил одну капсулу, запил ее водой. Поставил пузырек на ночной столик.
Какое-то время, сидя на кровати, читал любимые, помеченные карандашом абзацы из книги Зедда «Весь мир — это ты». В книге убедительно доказывалось, что эгоизм — наиболее понятная, высоконравственная, рациональная и смелая из всех человеческих мотиваций.
Болеутоляющее не содержало морфинов, поэтому не вызывало сонливости и притупления чувств. Однако он точно знал, что сорока минут вполне хватило для того, чтобы лекарство всосалось в кровь и начало действовать, а потому отложил книгу.
Заряженный пистолет тоже лежал на ночном столике.
Босиком, в синей шелковой пижаме, он прошелся по комнатам, зажигая лампы.
На кухне достал из ящика чистое посудное полотенце, подошел к столику с гранитным верхом, на котором стоял телефон, сел. Обычно он сидел за этим столиком с ручкой в руке, составляя список покупок. На этот раз ручку заменил пистолет двадцать второго калибра.
Мысленно повторив то, что он хотел сказать, взвинтив себя, он набрал номер экстренного вызова УПСФ.
Услышав голос полицейского оператора, завопил: «Меня застрелили! Господи! Застрелили! Помогите мне, «Скорую», о-о-о-о-дерьмо! Быстрее!»
Оператор попыталась успокоить его, но он продолжал истерично вопить. А между ахами и вскриками от воображаемой боли дрожащим голосом продиктовал имя, фамилию, адрес и номер телефона.
Она просила его оставаться на связи, продолжать говорить с ней, но Младший положил трубку.
