Геннадий останавливает на Верещагине голубой взгляд.
«В пятницу, – говорит Верещагин. – Или в воскресенье. Только я не знаю, какой недели. И вообще, Геннадий, учтите, я большой выдумщик. Если бы вы знали, какие пакости мне приходится терпеть от странных существ с Прекрасной Планеты… Больше половины того, что произошло со мной в жизни, произошло не на самом деле. Понимаете, можно сфантазировать любые необыкновенные события, и это будет ничем не хуже, чем и жизни. Но чтоб от фантазий разорвало печь, такого, по-моему, еще не бывало… Впрочем, это теории, Геннадий. Если же говорить конкретно, то в одну из суббот…»
131
«Мы к вам уже в третий раз!» – закричала Вера, Тина же сказала: «Здравствуйте», – и больше в этот день не разговаривала. Они просидели у Верещагина до вечера. «Проходите, – сказал Верещагин. – Располагайтесь как дома, а я пойду умоюсь и вернусь». – «Чего это вы умываетесь посредине дня?» – спросила Вера. «Мы пришли к вам слушать дальше сказку», – сказала Тина – вот еще это сказала, но больше не произнесла ни слова. «Ага, – подтвердила Вера. – Мы пришли слушать дальше вашу галамитью». – «Ты хотела сказать галиматью», – поправил Верещагин. «Что хотела, то и сказала, – ответила Вера. – Галамитья – это совсем другое слово». «У меня в детстве тоже так было, – вспомнил Верещагин. – Я сказал исподболья, а когда меня поправили, я – из самолюбия – стал уверять, что это совсем другое слово». – «Какое же это, интересно, другое, ваше исподболья?»-спросила Вера. «Когда смотрят с болью и как бы украдкой, будто из подболья», – объяснил Верещагин. «Запутались вы, – сказала Вера. – Сами слов не знаете, а людей учите». – «Значит, вы пришли слушать сказку?» – спросил Верещагин у Тины. «Сказку? – переспросила Вера и с сарказмом хохотнула. – Это нескладуха, а не сказка. Разве бывают сказки про самого себя?» – «Разве это про меня?» – удивился Верещагин. «Что вы морочите голову? – закричала Вера. – Сами рассказывали: я пошел туда и сюда, а теперь говорите, что не про вас». – «Не про меня, – сказал Верещагин. – Это не я попал на Прекрасную Планету. Я там сроду не был». – «Вы, вы, – сказала Вера. – Я вас ни с кем не спутаю. Кто же еще?» – «Один негр, – объяснил Верещагин. – Только негр мог выдержать такую страшную жару. Вы помните – там все плавилось». – «Негр? – закричала Вера. – Что же вы сразу не сказали! Всё я да я, а про негра ни слова! Значит, он был черный?» – «Не совсем черный, – сказал Верещагин нерешительно. – Скорее всего, он был даже белый, но немножко негритянской крови в нем все же текло». – «Как это текло?» – удивилась Вера. – «А так, – сказал Верещагин. – Текло, и все. Мне надо умыться». – «С чего это вы умываетесь посредине дня? – опять спросила Вера. – Если запутались, так и скажите. А то – текло! Пошли, Тина! Я больше не могу слушать эту галиматью. Сил моих больше нет!»
«Галамитью, – поправил Верещагин. – Ты больше не можешь слушать галамитью». – «Это раньше – галамитью, – нашлась Вера. – А теперь вы порете настоящую галиматью. Что значит текло?» – «Этой Вере лишь бы поругаться, – обратился Верещагин к Тине. – Она злая, как двое». «Двое кого?» – спросила Вера. «Я должен сначала умыться, – сказал Верещагин. – Я спал». – «Вы спите днем, как маленький?» – спросила Тина – вот еще здесь она заговорила. «Вы меня разбудили, – сказал Верещагин, – Я и сейчас еще хочу спать». – «Вы объясните, что такое текло, или нет?» – закричала Вера.
Верещагин вернулся с полотенцем и мокрым лицом. «Одну минуту, – сказал он. – Я только вытрусь и тогда объясню вам, что значит текло».
132
Он бросает полотенце на диван и говорит: «Когда его мать была еще совсем юной девушкой, она любила одного негра. Этот негр жил где-то неподалеку и каждое утро проезжал мимо ее дома в дорогой машине – красной и сверкающей, как лакированный ноготь. Его знала вся Америка, он был ее гордостью. Он был певцом. Его называли: «Клокочущий Негр». Когда он пел свои знаменитые песни, в горле у него клокотало так, будто там бушевала расплавленная магма. Казалось, она вот-вот изольется из его раскрытого красного рта, как из кратера вулкана. Люди платили огромные деньги, чтоб попасть на концерт Клокочущего Негра. Девушка, о которой я рассказываю, огромных денег не имела и поэтому слушала знаменитого певца только с граммофонных пластинок. Зато видеть его она могла чаще других. Каждое утро она выходила к калитке и ждала. Негр проезжал мимо. Девушка смотрела вслед его машине, а потом шла домой и заводила граммофон. Так продолжалось ровно год. И вот однажды случилось невероятное: Клокочущий Негр затормозил у калитки, вышел из сверкающего ногтя и сказал, улыбаясь: «Что-то я не видел вас здесь вчера, мэм». Может, он ее не заметил, но не исключено, что просто выдумал предлог заговорить. «Я стояла здесь и вчера тоже», – ответила девушка, удивляясь, что у нее хватает сил произносить слова. «О, видно, я слепну!» – воскликнул певец и громко засмеялся своей шутке, при этом в горле его заклокотала расплавленная магма. Прежде девушка слушала это клокотание только с пластинок, услышав же наяву, испытала страх, восторг и стыд, ей казалось, будто она украла дорогой билет в первый ряд партера. Певец заметил это ее смущение – как бы от воровства. Это очень важно, что именно как от воровства. Он наклонился и поцеловал девушку… Вот и все. Больше она не видела Клокочущего Негра – он перестал ездить мимо ее дома. Куда-то исчез. Чувства к нему постепенно остыли, и года через два-три девушка вышла замуж. Мужу она ни слова не сказала о своей первой любви – странной и почти ни из чего не состоящей. И сын, родившийся в положенный срок, тоже, конечно, ничего не знал о девичьем чувстве матери и поэтому очень удивлялся, видя во сне кокосовые пальмы, тропические ливни и незнакомый цветок альхидемус, растущий только на самой линии экватора – метр в сторону, и ему уже холодно, он увядает. Еще снилось сыну, – но позже, когда он уже стал взрослым, – будто сидит у тростниковой хижины в окружении чернокожих людей и под аккомпанемент тамтама поет клокочущим голосом странную песню… Так что он все-таки немножечко был негром, – вот что, Вера, означает текло, – ему приснилось однажды, будто он расколол череп живому крокодилу и пятерней выгреб оттуда маленький крокодилий мозг, целиком вместившийся в ладони, и долго возился с этим тепленьким студнем, что-то шепча, чем-то посыпая, ставя в глиняном горшочке на огонь. А потом окунул в горшочек стрелу и ушел в джунгли, ища, кого бы убить этой стрелой, но не нашел. Так что чуть-чуть негритянской крови в нем все же текло…»
«Куда же он задевался ваш певец? – спросила Вера. – Почему это он больше не ездил мимо дома девушки? Стыдно стало, да? Не надо было целоваться!»
