«Сара Найт это сделала бы – ради одного сюжета», – подумал я.
Да. И Сара Найт мертва.
Напряженно глядя в землю, я медленно шел вперед. И зачем четырнадцать лет назад я велел Сизифу отбраковывать всю чушь, что присылали производители оружия специализирующимся на технической тематике журналистам ради бесплатной рекламы своих бесподобных противопехотных мин! Только вот вряд ли в эти пресс-релизы включали полезные советы «как не наступить на мину» – разве что потратить пятьдесят тысяч долларов на миноискатели.
Внутри здания царила кромешная тьма, но белеющие вокруг рифы освещались наружными прожекторами. Я вгляделся в черный провал входа. Был бы со мной Очевидец! Сетчатка стала бы как новенькая. Хоть камера на правом плече не весила почти ничего, все равно тело казалось каким-то перекошенным, деформированным – будто гениталии взяли и переехали на коленную чашечку. Примерно так же комфортно, надежно и гармонично. К тому же, каким бы это ни показалось абсурдом, прежде мне всегда придавали ощущение защищенности невидимые нервные отводы и оперативная память. Пока мои глаза и уши ловили образы и звуки, чтобы тут же преобразовать их в цифровую запись, как наблюдателю мне не было равных – разумеется, до того момента, когда меня выпотрошат и ослепят. Аппарат же, что покоился сейчас у меня на плече, можно отшвырнуть в мгновение ока, как пылинку.
Никогда в жизни не чувствовал я себя таким оголенным. Я остановился в десятке метров от зияющего дверного проема, поднял руки и прокричал в темноту:
– Я журналист! Хочу поговорить!
Я ждал. За спиной шумел город, но аэропорт хранил молчание. Я крикнул снова. Подождал еще. В полном смятении я почти забыл о страхе. Может, зал для пассажиров пуст, бандиты устроили лагерь на какой-нибудь дальней взлетной полосе, а я стою тут и ору, как дурак.
Но тут на меня пахнуло влажным воздухом, и погруженный во тьму дверной проем изверг из себя некий аппарат.
Я вздрогнул, но с места не двинулся. Хотели бы убить – я и не увидел бы, как приближается эта штука. Выдавали ее светящиеся контуры: пока она двигалась, глаз улавливал тусклый, однако вполне отчетливый преломленный свет по краям, но, когда остановилась, оказалось, что я вглядываюсь в пустоту – в какой-то загадочный остаточный фантом. Шестиногий робот трехметровой высоты? Анализирующий разрешающую способность моего зрения и освещенность и на ходу сооружающий защитный оптический экран? Да нет, похлеще. Он стоял в дверном проеме, наполовину выдаваясь наружу, в залитый светом прожекторов двор, и не отбрасывал тени – из чего следовало, что передо мной – сформированное встроенными в полимерный корпус источниками когерентного монохроматического излучения голографическое изображение. Так вот с чем придется столкнуться жителям Безгосударства! Я похолодел. Военная техника класса «альфа». Такая установочка стоит миллионы. На этот раз «Ин-Ген-Юити» не стала размениваться на всякую дешевку. Хотят вернуть свою интеллектуальную собственность – значит, все, что станет у них на пути, будет сметено с кораллового острова.
Гигантское насекомое заговорило:
– Мы уже выбрали группу журналистов, Эндрю Уорт. Вы не в хит-параде, – Оно говорило по-английски, превосходно копируя ироническую интонацию, но с жутковато нейтральным, без какого бы то ни было акцента, произношением. Автономна его речь или через него я говорю с наемниками или их хозяевами? Я понятия не имел.
– Я не собираюсь снимать войну. Я пришел предложить вам возможность избежать нежелательной огласки.
Насекомое гневно подалось вперед; замаскированная поверхность подернулась изысканно переливающейся муаровой дымкой. Я будто в землю врос. «Бежать!» – подсказывал инстинкт, но мышцы стали точно ватные. Штуковина остановилась метрах в двух-трех – и снова исчезла из виду. Теперь ей ничего не стоит, подняв переднюю ногу, в мгновение ока снести мне голову.
Собравшись с духом, я обратился в пустоту:
– На острове находится женщина, которая умрет, если ее не эвакуировать в течение нескольких часов. И если это случится, ЗРИнет пустит в эфир фильм «Вайолет Мосала – мученица технолиберации».
Чистая правда – хотя поначалу Лидия возражала. Я отослал ей сфабрикованный материал: Мосала рассказывает о причинах своей предполагаемой эмиграции; все более-менее соответствует ее действительным словам, хоть на самом деле я этого и не снимал. Монтажеры трех ЗРИнетовских отделов новостей трудились не покладая рук, состряпывая из этого – и еще из кое-каких собранных мною подлинных материалов – сенсационный некролог. Правда, включить что-нибудь про антропокосмологов я как-то упустил из виду. Мосала должна была стать знаменем борцов против бойкота – и вот она инфицирована вирусным оружием, а Безгосударство оккупировано. Лидия сделала собственные умозаключения, и монтажеры получили соответствующие инструкции.
Несколько долгих минут насекомое молчало. Я застыл с поднятыми руками, представляя, как передается по иерархической цепочке сообщение об угрозе шантажа. Может, биотехнологический альянс рассматривает альтернативу покупки ЗРИнет и уничтожения отснятого материала? Но тогда им придется заручиться поддержкой и других сетей; чтобы обеспечить освещение событий в нужном ключе, им еще платить и платить. Так, может, проще получить желаемое задаром, просто позволив ей жить?
– Если Мосала выживет, – пустился я в объяснения, – вы можете задержать ее. Но если умрет здесь, ближайшие сто лет в памяти людской ее фигура будет связана с Безгосударством.
Вдруг что-то словно ужалило в плечо. Я покосился вправо: от крошечного обугленного пятнышка на рубашке разлеталась туча пепла – остатки сгоревшей камеры.
– Самолет может сесть. И вы можете отправляться с ней. Как только она окажется вне опасности, сделайте в Кейптауне новый сюжет о ее планах касательно эмиграции – и о том, что из них выйдет.
Голос тот же самый – но силы, что скрываются за ним, от острова далеко.
Не было нужды добавлять: если события будут освещены правильно, вы будете вознаграждены.
Я наклонил голову в знак согласия.
– Я это сделаю.
Насекомое помедлило.
– Сделаете? Не уверен.
Живот обожгла боль. Я с криком упал на колени.
– Она вернется одна. Вы можете остаться в Безгосударстве и запечатлеть его падение.
Я поднял глаза: в воздухе мерцали едва заметные зеленовато-фиолетовые блики – словно проблеск солнечного света пробился сквозь полуприкрытые веки. Штуковина удалялась.
Встать оказалось не так-то легко. Лазерная вспышка прожгла рубец поперек живота – но луч на целую микросекунду задержался на недавно полученной ране, углеводный полимер карамелизовался, из пупка засочилась водянистая буроватая жидкость. Обложив на чем свет стоит пустой дверной проем, я поковылял прочь.