— Потому что предчувствие говорит тебе, что я уже мертва. Что бы ни случилось. Нет никакой проблемы.
Он отворачивается и, идя к лестнице, повторяет:
— Извини.
Ее собственное тело кажется ей таким далеким, но в этом мертвом пространстве растет маленький, обжигающий уголек.
— А что, если я передумаю, Кен? — кричит Лени ему вслед, поднимаясь с кресла. — Что, если я решу уйти вместе с вами? Это запустит старый рефлекс убийцы, так?
Он останавливается около лестницы:
— Да. Но ты не решишь.
Она стоит безмолвная и смотрит ему вслед, а Кен даже не оборачивается.
Она снаружи. Это не часть плана. План — сидеть внутри, как ей сказали. План — сидеть там и просить, чтобы все закончилось.
Но вот Лени тут, у Жерла, плывет по Главной улице. Генераторы нависают над ней, словно укрывающие ее гиганты. Она купается в их теплом натриевом свечении, проходит сквозь облака мерцающих микробов, едва замечаемая ими. Под ней чудовищный бентос фильтрует жизнь из воды, не обращая внимания на Кларк, как и она на него. Она проплывает мимо разноцветной морской звезды, прекрасно-извращенной, сшитой из останков. Та лежит, свернувшись на дне, две руки идут вверх; несколько оставшихся амбулакральных ножек слабо колышутся под воздействием течения. Шелковистый грибок растет в изорванной сетке швов.
У подножия гейзера термистор показывает пятьдесят четыре градуса по Цельсию.
Это ни о чем ей не говорит. Источник может спать еще сотню лет или взорваться в следующую секунду. Лени пытается настроиться на придонных обитателей, ощутить те инстинктивные озарения, которые мог выкрасть у них Актон, но она так и не научилась чувствовать разум беспозвоночных. Возможно, это умение приходит только к тем, кто пересек десятипроцентный барьер.
Кларк никогда не рисковала залезать туда прежде.
Там узко. Внутренности трубы хватают ее, не успевает Кларк проползти и трех метров. Она извивается и корчится; мягкие куски серы и кальция отламываются от стенок. Постепенно продвигается вперед. Руки задраны перед головой черной суставчатой антенной. Пространства держать их по бокам нет.
Лени закупоривает трубу так плотно, что снаружи в нее не просачивается свет. Приходится включить головной фонарь. Снежная буря хлопьев вьется в его луче.
Где-то в метре впереди туннель резко поворачивает вправо. Лени не думает, что сможет проделать то же самое. А даже если бы смогла, она знает, что проход заблокирован, так как покрытая известью рука скелета торчит из-за угла.
Кларк извивается вперед. Раздается неожиданный рев, и на секунду ее парализует, кажется, что гейзер сейчас взорвется. Но рев только в голове: что-то забилось в электролизный приемник и лишает ее кислорода. Это всего лишь сама Лени теряет сознание.
Она дергается туда-сюда, спазмами продвигается по сантиметру вверх. Этого хватает; приемник снова чист. И в качестве бонуса ей удается пробиться достаточно далеко, чтобы заглянуть за угол.
Сваренный скелет Актона, покрытый коркой минеральных отложений, забивает проход. Капли расплавившегося сополимера пристают к останкам старым свечным воском. Где-то в них одинокий кусок человеческой технологии еще работает, пытаясь докричаться до заглушенных сенсоров «Биб».
Она не может до него дотянуться. Едва может дотронуться. Но каким-то образом даже сквозь налет видит, что шея Карла аккуратно сломана.
Оно забыло, чем было когда-то.
Хотя здесь, внизу, это практически ничего не значит. Какой толк от имени, когда вокруг некому им пользоваться? Оно не помнит, откуда пришло. Не помнит тех, кто его выгнал давным-давно. Не помнит повелителя, что когда-то сидел на вершине позвоночного столба желатиновым покровом языка, культуры и происхождения, о котором властелин не любил вспоминать. Оно даже не помнит его медленного тления, окончательного распада на десятки независимых, ссорящихся подпрограмм. Теперь даже они замолчали.
От коры головного мозга уже почти ничего не поступает. Импульсы нижнего уровня вспышками доносятся от теменных и затылочных долей. Шумят фоном моторные функции. Иногда сама по себе бормочет зона Брока. Остальное по большей части темно и мертво, выглажено начисто черным океаном, горячим и переменчивым, словно открытый пар, холодным и тяжелым, как антифриз. Осталась только рептилия.
Оно передвигается вперед, не обращая внимания на вес в четыреста жидких атмосфер. Ест, что находит, каким-то образом понимая, чего надо избегать, а что можно сожрать. Опреснители и рециркуляторы дают ему воду. Иногда старая кожа млекопитающего становится липкой от выделений; костюм открывает поры океану, и все начисто промывает морской водой.
Разумеется, оно умирает, но медленно. И даже если бы знало об этом, то не стало бы думать о смерти.
Как и у всех живых существ, у него есть цель. Оно — охранник, который иногда забывает о том, что должен защищать. Но это неважно — поймет, когда увидит.
Оно видит ее сейчас, выползающую из дыры в дне мира. Она выглядит почти как остальные, но рептилия всегда чувствует разницу. Почему надо оберегать ее, а не остальных? Ему наплевать. Рептилии никогда не спрашивают о мотивах. Только действуют в соответствии с ними.
Женщина, похоже, не знает, что оно здесь, наблюдает.
Рептилии явлены прозрения, которые по всем правилам должны быть для нее сокрыты. Ее выгнали до того, как остальные подкорректировали нейрохимию на более чувствительный уровень. И, тем не менее, она так изменилась, что отдельные слабые звуки стали различимы на громком и хаотическом фоне. Кора головного мозга умерла, все внутренние шумы фактически затихли. Сигналы слабы, как и всегда, просто исчезла вся статика. И поэтому рептилия, даже не осознавая этого, вбирала в себя некое смутное осознание отдаленных чувств.
Каким-то образом она ощущает, что это место стало опасным, но не понимает, почему. Ощущает, что другие существа исчезли. Но, тем не менее, та, которую надо защищать, все еще здесь. У рептилии меньше понимания, чем у матери-кошки, когда та перетаскивает подальше котенка, находящегося в опасности, но она решается совершить бросок к безопасности.
Становится легче, когда та, которую нужно охранять, перестает сопротивляться. Со временем она даже позволяет ему оттащить ее от ярких цветов туда, где ей на самом деле место. Она издает звуки, странные, но знакомые. Поначалу рептилия слушает, но потом от них начинает болеть голова. Через какое-то время женщина замолкает. В полной тишине оно несет ее сквозь невидимые ночные пейзажи.
