— Может, в другой раз, — ответил он не очень убеждённо.
— Нет, нет, он никогда не сделает этого. Он будет сидеть здесь и впредь, до самой смерти, как и все остальные. — Алайо указала на общий план Немо-зала. Экран показывал старых людей, неподвижно лежащих с закрытыми глазами на диванах так, будто они заснули. — Посмотри на них, — сказала она. — Знаешь, что мне напомнила эта картина, когда я увидела её в первый раз? Курильню опиума. Они наркоманы, Даниель, а «Немо» — это шприцы, которыми они вводят себе дозу прошлого. — Она покачала головой. — Иногда я спрашиваю себя, почему мы прилагаем столько усилий, чтобы удерживать их в жизни?
Момбе отвёл взгляд от неподвижного лица Ганса Мюллера.
— Может, потому, что мы в долгу перед ними, — ответил он. — В конце концов, они последние представители старой Европы — цивилизации, которая приняла нас.
Алайо громко засмеялась.
— Ты очаровательно наивен, Даниель. Я знаю историю твоей семьи, а ты знаешь историю моей. Надо ли напоминать тебе, что́ пришлось проделать моим дедам, когда они покинули Марокко и оказались в великолепной Европе? Надо ли говорить о двенадцатичасовом рабочем дне в теплицах Альмерии, где они в сорокаградусной жаре собирали землянику для господина Мюллера и всех прочих господ мюллеров в твоей расчудесной Европе?
— Нет, мне не надо об этом напоминать. Я очень хорошо знаю, что это был не сахар, но ты не можешь отрицать, что они дали нам шанс. И за это мы перед ними в долгу.
— Мы ничего им не должны, Даниель, они не были добры к нам. Они приглашали нас в свои дома не от чистого сердца, они нас просто впускали, потому что кто-то же должен был за ними прибирать и вычищать их дерьмо. И посмотри на нас теперь: мы по-прежнему подтираем задницы этим старикам, которые и без того зажились на этом свете. — Доктор Алайо посмотрела на Момбе из-под полуприкрытых век. — Скажи мне одно, Даниель. Ты знаешь, кто оплачивает колонистам лечение по методу Барта?
— Страховые компании.
Доктор Алайо отрицательно помотала головой.
— Я тебе кое-что расскажу, — сказала она. — Четырнадцать лет назад вышла одна парламентская резолюция, так называемое постановление об отступлении, которое освободило страховые компании от их обязательств финансировать лечение методом Барта. Господин Мюллер и его друзья были обречены умереть в том же возрасте, что и остальное человечество. Но потом появилась новая организация и предложила не только взять на себя стоимость лечения, но и предоставить нам технику для мнемонической стимуляции. Знаешь, кто это был? Европейская историческая академия. И знаешь почему? Потому что «Немо» дают возможность не только вспомнить прошлое так, будто переживаешь его впервые, но и записать его на магнитную плёнку. Академия хочет основать архив с личными воспоминаниями из XX и XXI веков. Вот единственное основание, почему этих динозавров всё ещё держат в живых.
— Они записывают их воспоминания? — Момбе уставился на свою коллегу с некоторым замешательством. — Но ведь это же вторжение в их приватную сферу!
Доктор Алайо криво усмехнулась.
— Они в курсе, — сказала она. — А точнее, они даже подписали договор, в котором дали согласие на запись своих воспоминаний. Они бы продали свои души дьяволу, лишь бы продолжать пользоваться «Немо». Они наркоманы, подсаженные на своё прошлое, и они нуждаются в своей ежедневной дозе.
— Колонисты согласились на то, чтобы их жизнь записывали? — Момбе отвёл глаза и добавил тихим голосом: — Этого я не знал…
— Ты пока много чего не знаешь о колонии, Даниель. Например, того, что Академия планирует вскоре прекратить финансирование лечения по методу Барта. Знаешь почему? Потому что колонисты вспоминают всегда одно и то же, одни и те же моменты, одни и те же пустячные глупости. Они не только живут в прошлом, они живут ещё и в ничтожном прошлом. Какой смысл в сотый раз записывать свадьбу господина Мюллера или первый секс Магды Штадлер? Кого это может интересовать?
Момбе молчал. Взгляд его был устремлён в пустоту, и на лице лежал налёт печали. Доктор Алайо вздохнула.
— Ведь колонисты Коста-Дорады могут считаться даже бессмертными, Даниель, — но они уже давно мертвы.
Выйдя из контрольного центра колонии, Даниель Момбе направился к автостоянке и сел в свой автослайдер «ауди». Впереди у него были свободные выходные, и он хотел провести их со своими родителями, братьями и сёстрами. Момбе завёл мотор, и машина с мягким жужжанием поднялась на свои магнитные роликовые подшипники. Он направил машину на скоростную магистраль, и там, вместо того чтобы ехать в сторону Малаги к своей холостяцкой квартире, взял курс на Севилью.
Через несколько минут врач включил режим автопилота, установил скорость 250 км/час и отпустил руль. Бортовой компьютер мгновенно взял управление на себя, и машина заскользила по скоростной дороге, элегантно лавируя в густом потоке транспорта. Момбе откинулся на спинку кресла и закрыл глаза; после ночного дежурства он очень устал. Кроме того, по причинам, которые ему самому ещё не были ясны, он чувствовал себя немного удручённым: он не мог отвязаться от мыслей о господине Мюллере и о том, что ему рассказала главный врач колонии.
Может быть, доктор Алайо и была права, размышлял он, может, он действительно был наивен. Может, и в самом деле не имело смысла прилагать столько трудов, чтобы держать в живых людей, которые упорствуют в своём желании окаменеть, укрывшись толстым одеялом из своей тоски, воспоминаний и меланхолии. Но всё же, думал он, постепенно впадая в сонную вялость, пусть его работа похожа на работу музейного служителя, который сдувает пыль с мумий на выставке, которую никто не посещает, всё равно эти усилия себя оправдывают. Потому что он и другие такие, как он, в долгу перед ними, — эти старые люди были последними неандертальцами старой Европы.
Постепенно Момбе заснул. Ему приснился сон. То был весьма примечательный сон, в котором он — хотя на самом деле он никогда не бывал в Африке, — вместе с помолодевшим господином Мюллером разгуливает нагишом по саванне среди антилоп и жирафов, оба счастливы под тропическим солнцем, как дети. Сорок минут спустя его разбудил зуммер. Машина достигла Севильи; бортовой компьютер сбавил скорость и теперь запрашивал, куда ехать дальше.
Врач окончательно проснулся, взял управление на себя и выключил автопилот. Направив слайдер в сторону района Сан-Висент и оставив реку Гвадалквивир справа от себя, Момбе рассматривал городской ландшафт, который разворачивался перед ним. Он видел высокие минареты мечетей, видел синагоги и пагоды, соперничающие с церквами Санта-Ана и дель Сальвадор, он видел базары и рынки, кебаб-рестораны, кухни кускус и суши, и он видел улицы, наводнённые многообразием рас и цветов кожи; тут были чёрные и белые, арабы, индусы, светловолосые северяне, узкоглазые азиаты и бледные кельты, индейцы кечуа и аймары, гордые эфиопы, — калейдоскоп из этносов и рас, экзотический поток, который не смогла остановить никакая стена за триллион евро.
