Все эти мысли лихорадочно проносились в голове мистера Андерхила, пока он шагал по комнатам спящего дома. Он думал о себе, о сыне, о детской площадке и о том гнетущем чувстве страха, которое не покидало его. Казалось, не было вопроса, который он не задал бы себе мысленно, не переворошил бы и не обдумал.
Какие из его страхов являются результатом его одиночества и смерти Энн? Какие можно назвать собственными причудами и желаниями, а какие — реальной действительностью, тем, что есть, что существует на детской площадке, и в этих детях, которых он там видел? Что здесь разумно, а что — плод встревоженного страхом мозга? Мысленно он бросал крохотные гирьки на чашу весов и смотрел, как вздрагивает стрелка, качается, замирает, снова колеблется, в одну, в другую сторону — между ночью и рассветом, между светом и тьмой, рассудком и безумием. Он не должен так крепко держаться за сына, он должен отпустить его. Но, когда он глядел в глазенки Джима, он видел в них Энн: это ее глаза, ее губы, легкое трепетание ноздрей при каждом вздохе, биение ее крови под тонкой прозрачной кожей. “Я имею право бояться за Джима, — думал он. — Я имею полное право. Если у вас было два драгоценных фарфоровых сосуда и один из них разбился, а другой уцелел, он, единственный, еще у вас в руках, разве можно не испытывать постоянной тревоги, страха, беспокойства, что и его не станет? Разве можно оставаться спокойным и равнодушным? Нет, — думал он, — медленно меряя шагами коридоры дома, — нет, я могу испытывать только страх, страх и ничего больше”.
— Что ты бродишь ночью по дому? — раздался голос сестры, когда он проходил мимо открытых дверей ее спальни. — Не надо быть таким ребенком, Чарли. Мне очень жаль, если я кажусь тебе бессердечной и холодной. Но ты должен отказаться от своих предубеждений. Джим не может остаться вне школы. Если бы была жива Энн, она обязательно послала бы его в школу. Завтра он снова пойдет на детскую площадку. Он должен ходить туда, пока не научится твердо стоять на ногах, пока дети не привыкнут к нему. Тогда они перестанут трогать его.
Андерхил ничего не ответил. Он бесшумно оделся в темноте, спустился вниз и открыл дверь на улицу. Было без пяти двенадцать. Он быстро зашагал по тротуару, в тени высоких вязов, дубов и кленов, стараясь ходьбой умерить душивший его гнев. Он знал, что Кэрол права. Это — твой мир, ты в нем живешь, и ты должен принимать его таким, каков он есть. Но в этом-то и было самое ужасное. Ведь он уже прошел через это, он хорошо знал, что такое очутиться в клетке со львами. Воспоминания о собственном детстве терзали его все эти часы, воспоминания о поре страха и жестокости. Сама мысль, что Джиму предстоят годы подобных испытаний, Джиму, который не по своей вине был таким слабым и нежным ребенком с хрупкими косточками и бледным личиком, была страшна. Конечно, все будут обижать его, все будут его преследовать.
У детской площадки, все еще освещенной светом большого висячего фонаря, он остановился. Ворота на ночь запирались, но этот единственный фонарь горел здесь до двенадцати ночи. С каким наслаждением он стер бы с лица земли это проклятое место, разбил бы в куски чугунную ограду, уничтожил бы все эти ужасные спусковые горки и сказал бы детям: “Идите домой! Играйте дома, в своих дворах, но не здесь!”
Какое коварное, жестокое, холодное место эта площадка! Никто не знал, где живут дети, играющие на ней. Мальчик, выбивший тебе зубы, кто он? Никто не знает. Где он живет? Никто не знает. Как найти его? Никто не знает. В любой день ты можешь прийти сюда, избить до полусмерти любого малыша и убежать, а на другой день пойти на другую площадку и проделать то же самое. Никто не будет разыскивать тебя. Ты можешь ходить с площадки на площадку и везде давать волю своим преступным наклонностям — и все безнаказанно, никто не запомнит тебя, ибо никто никогда тебя и не знал. Через месяц ты снова сможешь вернуться на первую из них, и тот малыш, которому ты выбил зубы, будет там, и, если он узнает тебя, ты сможешь все отрицать: “Нет, это не я. Это, должно быть, кто-то другой. Я пришел сюда впервые. Нет, нет, это не я”. А когда малыш отвернется, ты можешь снова дать ему пинка и убежать, петляя по безымянным улицам, и снова остаться неизвестным.
“Что делать, как помочь?” — думал мистер Андерхил. Сестра была более чем великодушна. Джиму она отдавала все свое время, она была очень добра с ним. За этот год она отдала ему весь запас своей неистраченной любви и нежности, которую могла бы подарить собственным детям. Я не могу все время ссориться с ней, не могу просить ее покинуть мой дом. Может, уехать в деревню? Нет, это невозможно. Для этого нужны деньги. Но оставить Джима здесь я тоже не могу.
— Здравствуй, Чарли, — произнес чей-то тихий голос.
Андерхил резко обернулся. За оградой детского парка прямо на земле сидел серьезный девятилетний мальчуган и рисовал пальцем квадратики в прохладной пыли. Он даже не поднял головы и не посмотрел на Андерхила. Он просто сказал: “Здравствуй, Чарли”, — спокойно пребывая в этом зловещем мире по ту сторону железной ограды.
— Откуда ты знаешь мое имя? — спросил мистер Андерхил.
— Знаю. — Мальчик улыбнулся и поудобнее скрестил под собой ноги. — Вас что-то мучает.
— Почему ты сидишь здесь? Уже поздно. Кто ты?
— Меня зовут Маршалл.
— Ну, конечно же! Ты Томми Маршалл, сын Томаса Маршалла. Мне сразу показалось, что я тебя знаю.
— Еще бы. — Мальчик тихо засмеялся.
— Как поживает твой отец, Томми?
— А вы давно виделись с ним, сэр?
— Я видел его месяца два назад мельком на улице.
— Как он выглядит?
— Что ты сказал? — удивился мистер Андерхил.
— Как выглядит мистер Маршалл? — повторил свой вопрос мальчик. Было что-то странное в том, как он избегал произносить слово “отец”.
— По-моему, неплохо. Но почему ты меня об этом спрашиваешь?
— Надеюсь, он счастлив, — промолвил мальчик. Мистер Андерхил смотрел на руки и колени мальчугана, покрытые ссадинами и царапинами.
— Разве ты не собираешься домой, Томми?
— Я убежал из дому, чтобы повидаться с вами. Я знал, что вы придете сюда. Вам страшно, мистер Андерхил.
От неожиданности мистер Андерхил не нашелся, что ответить.
— Да, эти маленькие чудовища, — наконец промолвил он.
— Возможно, я смогу помочь вам. — Мальчик нарисовал в пыли треугольник.
Мистеру Андерхилу это показалось почти забавным.
— Каким образом?
— Ведь вы сделали бы все для Джима, не так ли? Даже согласились бы поменяться с ним местами, если бы могли?
Мистер Андерхил, онемев от изумления, торопливо кивнул головой.
