– Во-во: понравится мужику, и будешь у костра целыми днями сидеть! Семхон свою, между прочим, эти посудины каждый раз в реке мыть заставляет! Во дурак-то!
– Да он и сам вместе с Веткой из воды не вылезает – и утром, и вечером бултыхаются! Грязные, что ли? Никак не отмоются?
– А что? Вот если бы… я бы…
«Ну, началось! – констатировал Семен. – Вот только непонятно, радоваться нужно или пугаться. Если процесс выйдет из-под контроля… Хотя он, собственно, под контролем и не был».
Удивительно, но память о далеком прошлом в среде лоуринов как-то сохранялась. Правда, за пределами десятка поколений историческая последовательность становилась какой-то размытой, но неожиданностей в ней хватало. Основным информатором для Семена стал, конечно, жрец-художник. Правда, в его интерпретации это была не история людей, а история идей – эволюция колдовских обрядов, взаимоотношений с духами всего сущего, развитие идеи Творца-Вседержителя и формирование представлений о Нижнем, Среднем и Верхнем мирах. Семен же упорно переводил информацию на язык исторического материализма.
В частности, выяснилось, что племена людей жили в степи не всегда – они переместились сюда откуда-то с юга и юго-востока. Не в том смысле, что прикочевали со всем скарбом, а потихоньку передвинулись в течение многих поколений. Как и принято в здешнем каменном веке, добыванием пищи люди занимались в свободное время, а основным их занятием были межплеменные разборки: племена то воевали друг с другом, то мирились и заключали союзы вдвоем против кого-нибудь третьего, потом с этим третьим против бывшего союзника, или все вместе против кого-нибудь еще. Никаких сражений, когда одна армия выходит против другой, конечно, не было, просто отряды тарбеев и пейтаров в течение нескольких лет охотились за бартошами. Те же, лишившись большинства воинов, освобождали охотничью территорию и смещались дальше на север. Оставшись без общего врага, тарбеи начинали воевать с пейтарами, но последние заключали союз с минтогами и за несколько лет умудрялись лишить тарбеев ударной силы. Последним ничего не оставалось, как уйти подальше от сильного противника, заключить союз с бартошами и…
В общем, это продолжалось достаточно долго, способствовало ограничению численности человеческой популяции и, следовательно, экономии природных ресурсов. Что такое «долго», Семен понять не смог – в языке лоуринов это было почти синонимом слова «всегда». Другими словами, жрец, вероятно, описывал не какой-то период в истории «людей», а их изначальное состояние, которое начала не имеет. Соответственно, оно могло продолжаться и сотню, и тысячу лет. Кстати, именно в процессе междоусобных войн и был выработан большой дальнобойный лук.
Добывание пищи не было, да и не могло стать достойным поводом для совершенствования оружия. А вот война… Десятки, если не сотни поколений колдуны и маги разных племен соревновались друг с другом в своей силе, на колдунов (читай – мастеров!) охотились, их убивали, выкрадывали друг у друга. Магия соития дерева, кости и сухожилий охранялась каждым племенем как величайшая сакральная ценность. Колдовские же действия были безумно сложны и к тому же постоянно эволюционировали. Скажем, племя, вытесненное из лесостепной зоны, оказывалось отрезанным от важнейшего ингредиента, необходимого в колдовском действе, – от дерева под названием «вяз». Точнее, не совсем отрезано, но в лесостепной зоне очень трудно добыть, скажем, полутораметровый прямослойный чурбак нужной толщины и формы. Но человеческий (магический!) гений нашел выход, добавив в обряд костяные пластины или пучки сухожилий. Уж колдовство или не колдовство (можно подобрать и другой термин), но жизнь людей сотни лет измерялась дальностью полета стрелы. Это расстояние до смерти – то, на котором устраиваются засады, то, за пределами которого враг не опасен, это, наконец, ширина свободного пространства вокруг стоянки. Но вот как-то раз один колдун решил усилить магию дерева, добавив к ней немного мужской силы могучего оленя. Гибкую роговую пластинку он пришнуровал сухожилиями к телу лука, а потом… Потом сошлись как-то два отряда и, остановившись на расстоянии выстрела, принялись друг друга всячески обзывать и оскорблять. И тут могучий воин по кличке, скажем, Кривой Клюв вышел вперед с новым луком и… Ну, а дальше все в порядке: хорошо, если внесение нового элемента увеличило убойную дальность на десяток шагов, а если сразу на два десятка?! Это же все равно, что против войска, ведущего пальбу плутонгами, выставить пулеметный расчет, засевший в окопе полного профиля. В общем, детям и женщинам проигравшего племени долго придется питаться птицами, рыбой, зайцами и сусликами. Пацанам придется учиться ставить силки, бросать боло, орудовать острогой на перекатах. Тут, кстати, еще один прогрессивный фактор, который привнесла вековая междоусобица («Археологи это отметили, только о причинах не догадались», – вспомнил Семен). Магическая возня вокруг лука, позволяющего убивать на расстоянии, постепенно вывела из моды старые добрые рукопашные схватки. Лучный же бой, как известно, имеет иную структуру потерь: очень много раненых и относительно мало убитых. А раненых надо или добивать, или лечить и, соответственно, кормить. И многие из тех, кто выживет, останутся калеками. Им нужно будет как-то кормиться, как-то оправдывать свое существование: это у здоровых проблем нет – воюй или охоться, а у увечных…
Семен слушал рассказы жреца, продирался сквозь дебри образных выражений и буквально пускал слюну: «Эх, был бы я историком-антропологом и жил бы в родном мире! Какие цепочки выстраиваются – прямо садись и пиши диссертацию! Наши-то головы ломают уже десятки лет и понять не могут, какая-такая лишняя извилина в мозгах или особенность строения кисти позволила кроманьонцам заняться живописью, скульптурой малых форм, придумать хитрые орудия для охоты на всякую мелочь и, вообще, включить в свой рацион практически всю имеющуюся в наличии живность – ту, которой неандертальцы в основном брезговали, предпочитая охотиться на крупных животных. А ларчик-то открывался просто: причина не в извилинах, а в появлении метательного оружия дальнего действия. С одной стороны, оно сделало более эффективной охоту, а с другой – взаимное смертоубийство стало дистанционным. Соответственно, отмерла и традиция вырезать поголовно детей, женщин и раненых побежденного племени. Тем же не оставалось ничего другого, как заниматься рукоделием и пытаться выжить. Попросту использование лука способствовало возникновению в племенах прослойки „интеллигенции“ – некоторого количества людей, которые не дети, не женщины, но и не воины-охотники. Отсюда один шаг до выработки более сложной и эффективной технологии обработки камня и кости, а также развития всяческих культов, одним из проявлений которых стала живопись пещер».
