— Ну и ну! — сказал Новиков. — Ни за что бы не поверил, если бы сам не видел тебя на «Апшероне»…
Заостровцев молчал.
— Вовка, ты спишь? Послушай, Вовка, это же грандиозно! Можно расшифровать… можно прочесть все прошлое!
— Выключи, пожалуйста, свет, — попросил Заостровцев.
— Тебе плохо? — Новиков всполошился.
— Нет. Просто режет глаза. Ничего, пройдет…
Теперь в палатке было темно. Лишь слабый свет аландского вечера проникал сквозь пленку оконца и треугольник входа. Из соседней палатки донесся взрыв детского смеха.
— Ты говоришь — прочесть прошлое, — тихо сказал Заостровцев. — Нет, Алеша. Во-первых, это у меня бывает очень редко. Ну, а потом… пока я один такой на свете.
— Неужели за столько лет вы с Резницким…
— Нет. Ни одна из бесчисленных моделей не дала результата. Удалось решить несколько побочных проблем — ну, это ты знаешь… Придется подождать, пока дело подойдет к концу.
— К концу? Погоди, я что-то не понимаю… Ведь исследование мозга после… — Новиков осекся.
— После смерти, пожалуй, ничего не выйдет, — спокойно сказал Заостровцев.
— Чего же тогда… ты собираешься ждать?
Заостровцев ответил не сразу.
— Алеша, то, что я тебе сейчас скажу, кроме меня и Резницкого не знает никто. Никто, понимаешь?
— Можешь не сомневаться, Вовка.
— Так вот, — Заостровцев понизил голос до шепота. — В сущности, все очень просто. Мы заранее все подготовим. Всю программу. И когда я почувствую, что конец близок, то отдам свой мозг исследователям.
Витька сказал:
— Устал читать. Пойду купаться.
— Иди, — рассеянно отозвался Новиков. — Только не ныряй.
Они были одни на острове. Заостровцевы уехали, Марту увез Маврикий на планктонную станцию: кто-то там, работая под водой, не то вывихнул, не то сломал себе ногу.
Денек сегодня выдался ясный и теплый. Море умиротворенно наливалось глубокой синевой, шхеры грели на солнышке старые каменные бока.
Нам повезло, думал Новиков. Нашему поколению достался мир сравнительно благополучный, покончивший с войнами и разобщением людей. Еще не идеальный, но в целом разумно устроенный мир. И мы очень заняты своими делами, своими сложными проблемами. И, конечно, мы не забываем тех, кому обязаны этим благополучным миром, — борцов Великой революции, борцов, разгромивших фашизм. О них написано много прекрасных книг, и памятники им стоят по всей планете.
Но что памятники! Их было много, миллионы, и каждому памятника не поставишь. Вглядеться бы в их непреклонные лица, услышать живые голоса. Понять их муки и ярость…
Те, с подводной лодки, — разве они не любили жизнь? Быть может, они могли бы спастись, отлежавшись на дне, или по крайней мере оттянуть смерть, — ведь каждая минута жизни так драгоценна… А они всплыли и бросились в неравный бой, чтобы успеть перед смертью нанести врагу еще удар.
Вряд ли, умирая, они думали о нас. Но всей своей борьбой, и яростью, и ненавистью к фашизму они прокладывали дорогу в будущее — вот в этот ясный, безоблачный день. Разведчики будущего… А разведчикам так уж положено — идти впереди.
«Это идут коммунары…»
Запомни, сказал Новиков самому себе. Запомни это широкое небо и сосны над головой, этот теплый от солнца песок, и море у скал. Запомни безмятежное лето на Аландах…
Он посмотрел на Витьку. Тот плыл к берегу на спине. Новиков пошел было в воду, но тут раздалось трезвучие видеофонного вызова. Марта, наверно, вызывает. Он подошел к разбросанной на песке одежде и вытащил из кармана рубашки белую коробочку видеофона.
На экране возникло сухощавое лицо Бурова.
— Все загораешь? — Буров язвительно ухмыльнулся.
— Загораю, — сказал Новиков. — А ты как? Разгромил «домоседов»?
— Какое там! Еле уцелел. Уж очень агрессивные старички, ничем не пробьешь.
— Илья, тут подняли подводную лодку… — Новиков принялся было рассказывать, но Буров не дослушал.
— Это здорово, — сказал он без особого интереса. — Думали мы с Инной провести еще денечка три на вашем благословенном острове, но не выйдет. Кроули обнаружил в Патагонии какой-то новый зловредный микроб и приглашает Инну полюбоваться на него. Сегодня мы улетаем в пампасы.
— Так тебе и надо, — сказал Новиков. — Раньше ты всюду таскал Инну за собой, пусть теперь она тебя потаскает.
— А мне все равно. Все равно, где думать — в пампасах или в льяносах, — засмеялся Буров.
— Ну, счастливого полета. Мы тоже скоро улетим… Может, завтра, — добавил Новиков неожиданно для самого себя.
— Почему вдруг заторопился?
— Многое надо сделать перед отлетом.
— Куда еще собираешься лететь?
— Куда, куда… В Пятую межзвездную.
Буров с экрана всмотрелся в Новикова.
— Решил все-таки?
— Да.
— Алешка… Ну, мы еще поговорим, я к тебе прилечу. Ладно! Все правильно.
Все правильно, подумал Новиков, запихивая видеофон в карман. Нельзя, понимаете, товарищи, просто нельзя, чтобы было неправильно. Вы же превосходно знаете, что в Космос ходит около одной сотой процента населения планеты и большинство космонавтов работает в пределах Системы, и следовательно…
Он вздрогнул от холодных брызг, упавших ему на спину, и живо обернулся. Витька, ухмыляясь, стоял позади, готовый к игре, и Новиков не обманул его ожиданий. Он погнался за Витькой, и тот, хохоча на все Аландские острова, пустился наутек. Минут десять они прыгали по скалам и кружили вокруг сосен. Потом улеглись на пляже, локоть к локтю.
— Скучно тебе без заостровцевских девочек? — спросил Новиков.
— Надо же и отдохнуть наконец, — совершенно по-взрослому ответил Витька. — Пап, что такое догматизм?
— Догматизм? — Новиков стал объяснять.
— Понятно, — сказал Витька, выслушав. — А кефалометрия?
С большим или меньшим трудом Новиков одолел с десяток вопросов. Но на ипотечном кредите он сдался.
— Не знаю, — сказал он сердито. — И знать не хочу. Где ты выкапываешь такие словечки?
Витька предложил сыграть в шахматы в уме. На одиннадцатом ходу они жестоко заспорили: Новиков не мог понять, как Витькин конь очутился на с5, а Витька утверждал, что конь стоит там с шестого хода, и считал себя вправе взять отцовского ферзя на с17.
— Ладно, сдаюсь, — проворчал Новиков. — За тобой, как я погляжу, нужен глаз да глаз.
— За мной не нужен глаз да глаз, — твердо сказал Витька. — Просто нужно лучше запоминать… Пап, где ты высадишься — на Бюре или на Симиле?
Новиков повернул голову и встретил Витькин взгляд — прямой, доверчивый. Он вдруг испытал радостное ощущение душевного контакта, который почему-то был утрачен, а вот теперь возник снова.
