На эстраде стояли пестро одетые по моде восьмидесятых годов ушедшего века музыканты. Закончив очередную рок-н-ролльную композицию, они некоторое время пребывали в определенной задумчивости. К ним подскочил вертлявый мужичок, сунул в верхний карман пиджака одному из музыкантов купюру и что-то горячо зашептал на ухо, косясь в угол, откуда появился. Музыкант выслушал, солидно кивнул и вернулся к коллегам. Посовещавшись, они разобрали инструменты. Пробно и неуверенно тренькнула гитара.
— Эта песня исполняется для уважаемого Кости, вернувшегося из далекого города Якутска, — объявил руководитель группы.
И ансамбль грянул «Владимирский централ».
За богатым столом умиленно плакал седой и коротко стриженный гость с синими от наколок пальцами. Сразу было понятно, что в далекой Якутии он был не по своему желанию, не за туманами ездил, и красоты сибирской природы на него впечатления не произвели, а если и вызывали эмоции, то исключительно отрицательные — лесоповал в морозной тайге дело далеко не романтичное. Сейчас гость брал реванш за растраченные в далекой Сибири годы.
— Нет, ты понимаешь, Лева, — жаловался предприниматель, бодро хлопнувший несколько стопок подряд. — Ну невозможно вести бизнес. Пока груз довезешь, столько отстегиваешь на дорогах! И кого только нет — контрольно-диспетчерская служба, менты, братва на своих «девятках» как волки кружат. И никаких прав, понимаешь? Ни-ка-ких! На прошлой неделе коллегу моего из «Бонуса» прямо в офисе взорвали. Так можно бизнес вести? Брошу все, к чертовой матери брошу! А как жить? Семью кормить надо? Надо. Вот и рискуешь шкуркой, а ведь были славные времена, когда я на заводе работал. Тогда душа ни о чем не болела; одно хреново — платили мало…
Крикунов слушал его вполуха, ему собственные проблемы покоя не давали. Впрочем, к беспокойству, рожденному неожиданными угрозами, примешивалось невольное любопытство. Хотелось бы Льву знать, какой муравейник он неожиданно разворошил. Ведь и вопросов щекотливых не задавал, никаких подноготных не выпытывал, а тут как обухом по голове — угрозы посыпались, и нешуточные. Крикунов многое повидал, и угрожали ему не раз, поэтому он смело мог сказать, что ленивый мужик в сквере не шутил — здесь за излишнее любопытство и голову оторвать могли. И жаловаться некому. В органы не пойдешь, ведь ничего определенного, а там люди сидят занятые, они конкретику любят, а по поводу туманных угроз они и палец о палец не ударят. Да и неизвестно, кто же ему угрожает, может, представители этих самых органов угрозы и передают.
Выпитая водка настроения не улучшила, напротив — стало еще мерзостнее.
Вот говорили в свое время — цензура, цензура. А собственно, в чем суть-то была? В основном сами себе цензорами и были. Журналист писал с упреждением, знал, что его редактору не понравится, и этого не писал. Редактор, в свою очередь, был битым волком, он знал, что именно начальству не понравится, это и вымарывал безжалостной рукой. Поэтому разным там цензорам почти ничего и не оставалось — махнуть пару раз для приличия карандашом, чтобы значимость и необходимость свою подчеркнуть. И опасности никакой не было. Ну, могли от профессии отлучить на некоторое время, самых неисправимых на пару лет в лагерь отправить, чтобы поняли и осознали все сложности пути построения социализма в отдельно взятой стране. Но ведь голову никто не откручивал, кирпичамй по затылку, как Юдину в Калмыкии, не били, никто никого не взрывал в родном кабинете, как Дмитрия Холодова. Цензура никуда не девалась, она стала агрессивной, идеологическая зависимость обернулась материальной, тот, кто этого не понимал, просто переставал получать деньги, а особо непонятливых вразумляли иным способом — ну хотя бы кирпичом по затылку в темном подъезде. «А ведь мы живем по одним правилам, — неожиданно понял Крикунов. — Только он в бизнесе, а я в журналистике. Свобода — понятие относительное, и за меня, и за него решают другие люди, стоящие на вершинах официальной и теневой власти». А то, что не решают они, решают такие же люди, только обладающие повышенной наглостью и взявшиеся решать, что именно надо народу.
К чёрту! В конце концов, он никому ничего не должен. И зарабатывает он в самый раз, чтобы оплатить эту поездку из собственного кармана. У каждого случаются творческие неудачи. Вот как раз такая неудача у Крикунова и случилась. А от неудач, как известно, никто в жизни не застрахован. Надо было только прикинуть, что он будет говорить редактору, когда вернется с пустыми руками, но времени для обдумывания у него было предостаточно.
— Гулять, Коля, так гулять, — сказал журналист, наполняя рюмки в очередной раз. — На Руси все определяет питие, как говорится, тот не знает правды жизни, кто ни разу не был пьян.
И они выпили еще, а потом еще, а под горячее у них вообще задушевный разговор начался, когда каждый собеседника великолепно понимает, но спроси наутро, о чем, собственно, разговор шел, никогда не вспомнит.
А когда они в двенадцатом часу вернулись в номер и включили свет, вещи их были беспорядочно разбросаны по комнате.
— Ё… — пробормотал Буряков и, встав на четвереньки, сунулся в полупустую сумку. — Ну, суки, ну, суки…
Он выпрямился, держа в руках полиэтиленовый пакет с деньгами, отрезвевшее лицо его излучало полное удовлетворение.
— Цело все, — сказал предприниматель. — Не нашли, что ли? Они у меня под вторым дном лежали.
Но Крикунов уже смутно подозревал, что лезли не за деньгами, хотя никаких иных ценностей в номере, пожалуй, не было. Сев на кровати, он неторопливо принялся собирать вещи в сумку. Все оказалось на месте, и, только закончив, Лев понял, что пропал блокнот, в котором он накануне в детском доме делал записи. Насколько он. помнил, никаких особенных секретов в этих записях не было. Ну данные педагогов и воспитателей, короткие заметочки на память — словом, ничего такого, из-за чего следовало ночью, рискуя свободой, забираться в номер и воровать блокнот.
И тут его охватила пьяная злость. Захотелось вдруг доказать неизвестным противникам, что они ничего не выиграли, украв блокнот, и не запугали его через приблатненного мужичка в сквере. Плевать он на них хотел! Завтра обязательно вновь появится в интернате. Нет, лезть он никуда не будет, а вот независимость свою этим идиотам обязательно продемонстрирует.
Случившееся вновь выбило его из установившегося было душевного равновесия. Саратовский предприниматель уже давно спал, слабо похрапывая и постанывая во сне, а Лев все еще лежал, глядя, как по потолку бродят тени от фар проезжающих мимо гостиницы машин. Нет, память у него была хорошая, он быстро вспомнил все записи, которые сделал в детдоме, но ни одна не стоила того, чтобы лезть за блокнотом в номер гостиницы. Не прикоснулся журналист Бойцов даже косвенно к возможным детдомовским секретам.
