Скидывая дубленку, я скороговоркой проинформировала:
- Всем - привет! И пламенное пожелание - репетировать в пожарном порядке - весь график горит! А в ответ услышала:
- Вот болван, я-то думал, что из всех присутствующих один постоянно горю на работе!..
Я посмотрела в сторону говорившего. И замерла. Ослепляя голливудской улыбкой обаятельного и хитрого волка, на меня иронически взирал незнакомец.
- Это кто? - спросила я, несколько даже хамовато от замешательства.
- Наш Феникс во плоти, - ответил Юрка, - знаменитый каскадер всех времен и народов Лев Петрович Новицкий.
Я даже охнула про себя, а вслух сказала:
- Столько львов развелось, что человеку пора от них прятаться за решетку.
Шутки не поняли, но посмеялись, а я ничего не стала объяснять.
Юрка ревниво поглядывал на нас со Львом, пока мы знакомились. Все-таки мужчины, гораздо чаше женщин, выступают в роли собаки на сене. Как бы там ни было, Юрка первым, может быть, раньше меня самой, заметил, что Лев мне понравился, что меня потянуло к нему. С Юркой мы расстались полгода назад. Расставание для меня было болезненным, и Лев был первым мужчиной, с которым мне захотелось пофлиртовать. Все-таки симпатии и антипатии - дело сложное и дело темное. Я абсолютно ничего об этом Льве еще не знала, но мне уже нравилось встречаться с ним взглядами, и когда - по роли - он возложил на меня свою дедморозовскую длань - я - не Снегурочка, а Маша - была пронзена от макушки до пяток давно не испытываемой сексуальной истомой.
Феникс - иначе я его уже не могла воспринимать - балагурил, отпускал язвительные шуточки, рассказывая байки, заставлял смотреть на себя. И это было несомненным признаком въевшейся в нутро артистичности. Феникс был насквозь театральным человеком, к тому же явно одаренным. Когда-то похожие качества так привлекали меня в Юре...
- Имей в виду, - бросил мне Юрка, когда я выскакивала на улицу, - Лев мне приятель, но истина дороже: он отчаянный бабник.
- Даже отчаяннее тебя? - спросила я. И, не дожидаясь ответа, побежала на остановку автобуса.
В вестибюле больницы я посмотрелась в зеркало и сама себе так понравилась, что меня прямо окрылило. Такая окрыленная я влетела в Валеркину палату и на пороге замерла. Окрыленность вдруг куда-то исчезла, а вместо нее явилось чувство брезгливости. Огромная, грязная палата, неаккуратные постели, бинты, подвешенные к сложным системам ноги и руки, подбитые глаза - все это было чудовищно. Да к тому же, отыскивая глазами кровать Валерки, я увидела Василия, того, вчерашнего любителя встречать одиноких женщин в парадняках. Сначала я не поверила сама себе, пригляделась внимательно: несомненно, это был он.
- Маша, ты пришла, молодец, - следом за мной в палату входила Валеркина мама. - Пойдем к Валерочке.
Сумки у нее в руках были полными, а я купила всего один лимончик - не спросила, чего ему можно.
Валерка лежал, натянув одеяло на голову.
- Валерочка, это мы - я и Маша...
- Мама Челе, - раздался голос Валерки из-под одеяла, - почему ты была так невнимательна при пересечении улицы...
Наталья сходу залилась слезами:
- Не прошло! Вот он сутками так лежит и бормочет из этих проклятых сериалов...
- Габриеля сбила не Марта, - продолжал Валерка, - Габриеля сбил грузовик раньше. Вы же мне сказали, Мерседес...
- Валерочка, мальчик мой, надо поесть, - ворковала Наталья, не вытирая слез.
Валерка шевельнулся под одеялом и произнес:
- Брик, тебе нельзя раньше времени покидать инвалидное кресло, может быть паралич ног...
Мне стало страшно и смешно. Чтобы невзначай не рассмеяться при виде этой трагикомической сцены, я сказала: - Наталья Васильевна, я пойду. Я приду в другой раз.
- Да, Маша, да, - она обняла меня и заревела. С тягостным чувством дезертира я вынеслась из палаты, но спросила все-таки у попавшейся мне навстречу сестры:
- Скажите, сестра, а что с человеком, который лежит на первой от входа койке справа?
- Трещина в копчике. Он вам кто? "Ого!" - подумала я.
- Никто.
- А никто, так чего расспрашиваете, - грубо, как и положено сестрам в таких занюханных больницах, отрезала она.
Но ответ я получила. Итак, два моих личных врага в одной палате лежат поверженные двумя разными - как я понимала - силами, которые почему-то активно взялись мне помогать. В конце концов, остаться без помощи - что может быть хуже, но та помощь, которую оказывали мне Алмазный Старик и Бурелом, была мне чем-то очень подозрительна. Несчастный Валерка. Тысячи тысяч воров живут себе припеваючи, свысока поглядывая на честных дураков, вроде моего отца - и им хоть бы хны. А Валерка, может, и не удержался от воровства в первый раз. просто потому, что камушек сам притянул его к себе своей безмерной исключительностью - и вот он уже тихопомешанный. Да не хочу я, чтобы людские пороки карались так избирательно. Идея ада с его массовостью казалась мне сейчас куда более справедливой.
Однако в автобусе я уже думала о другом, о более приятном. Я вспоминала Феникса. Как коснулся он моего плеча, как мне стало хорошо, и не успела я оглянуться, а уже поймала себя на том, что глупо и счастливо улыбаюсь, словно и не было никакой больницы в промежутке. Холодок испуга возник во мне: не слишком ли быстро я влюбилась? А! Быстро-медленно! Кто осмелится отмерять время, необходимое для того, чтобы один человек потянулся к другому?.. Во всяком случае - не я.
У дверей ресторана мне встретилась Маруся, посудомойка. Она была в расстегнутом ватнике.
- Маруся, не простудись, холодища на улице.
- Не, Николавна, я привыкши.
- А чего это ты тащишь?
- Да вот, Лев Петрович распорядились в соседних дворах кошек кормить. Как думаете, Николавна, они не стронулись?
- Думаю, нет, Маруся. Просто, очевидно, и ему не чуждо все человеческое.
Я рассмеялась. Мне было смешно, что это "человеческое" Бурелом проделывает чужими руками, как, очевидно, и большинство своих грязных - я не сомневалась, что они у него были - дел. С другой стороны, пришла мысль, что вот ведь: слушает человек, что ему говорят, прислушивается...
У директрисы, когда я вошла к ней, были шеф-повар и завпроизводством. Я уже повернулась выйти, как Раиса, директриса наша, позвала:
- Маша, не уходите, мы уже закончили.
- Ну, что у тебя? - спросила она, приторно мне улыбаясь, когда сотрудники вышли.
Эта приторная улыбка, совершенно не свойственная Раисе в обращении со мной в прежние времена, яснее ясного говорила: уже весь ресторан знает об особых милостях, расточаемых мне Буреломом. А если бы он, наоборот, - не симпатизировал мне, что было бы тогда, каким было бы выражение Раисиного лица? Вопрос был каверзным, и я не стала отвечать на него, хотя ответ был очевидным.
