Он усаживает Тину на диван, сам садится в кресло напротив, в его руках папироса и журнал, незаметно подобранные с пола. Он снова поджигает папиросу, поскольку та успела погаснуть, и спрашивает: «Как дела?» – иронически улыбаясь при этом, чтоб Тина, не дай бог, не подумала, будто он не знает, насколько банальны вопросы такого рода, – более интересного начала для разговора он придумать не сумел, так вот хотя бы ироническая улыбка.
«Вы сказали, что хотите на мне жениться, – говорит Тина с ужасающей деловитостью. У нее даже туповатый вид из-за этой деловитости. – Если правда хотите, то идемте быстрее».
«Куда?» – спрашивает Верещагин. Он сегодня дурак дураком. Несообразительный.
«В загс, – говорит Тина. – Я уже узнала адрес. Это недалеко».
Журнал в руках Верещагина вздрагивает, а в горле клокотнуло, как у умирающего. Он удивляется этому звуку не меньше Тины.
«Что с вами?» – спрашивает та.
«Идем!» – говорит Верещагин и поднимается. Он открывает ящик стола, берет оттуда деньги. Кроме того, он кладет в карман папиросы и зажигалку. Дойдя до двери, он говорит: «Я забыл паспорт», – и возвращается в комнату. Душа его дрожит и поет тоненьким-претоненьким голоском – то ли младенческим, то ли старческим. «Ты взяла паспорт?» – спрашивает он у Тины. «Взяла».
Они выходят на улицу.
Они окунаются в море оранжевости и идут по его дну медленно и молча. Только однажды Верещагин спросил: «Ты летала когда-нибудь в самолете?» – «Да, – сказала Тина. – Почему вы спрашиваете?» Он не ответил,
А спросил вот почему. Ему представилось, как они с Тиной гуляют по Крымскому берегу Черного моря, что-то вроде свадебного путешествия. Тина – в кремовой шерстяной юбке, Верещагин – в своем голубом костюме. А Черное море – зеленое.
А чтоб побыстрее туда добраться – самолетом.
Они подходят к новенькому красивому зданию, у входа и которое – табличка вишневого цвета. «ЗАГС» написано ми этой табличке. Золотыми буквами. Тина решительно направляется к этой табличке, то есть к входу в здание.
«Не пойду я туда», – вдруг говорит Верещагин и останавливается.
Тина тоже останавливается.
«Вы передумали?» – спрашивает она.
Точно, передумал. Вернее, опомнился. «Нет уж, дудки», – говорит он себе. Удивительное дело: он с детства знает это слово: «дудки», но никогда не было случая употребить, вот только теперь наконец выдался подходящий момент. «Нет уж, дудки», – он говорит про себя, а «Не пойду я туда» – уже вслух. «Вы передумали?» – спрашивает Тина. Верещагин врет: «Там работает одна моя знакомая, – он имеет в виду – в загсе. – Я только что вспомнил». – «Ну и что?» – удивляется Тина.
Ничего она не понимает. «А как ее зовут?» – спрашивает.
«Ира», – придумывает Верещагин.
«Я все поняла, – говорит Тина, поразмыслив. – Вы когда-то были в нее влюблены. Поэтому вам сейчас и неудобно», – это очень удачная с ее стороны гипотеза, Верещагин обрадованно поддерживает. «Твоя догадка где-то в окрестностях истины, – полусоглашается он. – Конечно, особенно влюбленным я не был. Но все-таки, что ни говори – роман».
«Вы целовались с нею?» – спрашивает Тина.
«Ого! – говорит Верещагин. – Еще как!»
Он даже хочет сказать «взасос», но не решается. К тому же он думает, что сказанного и так достаточно, чтоб отбить у Тины желание идти с ним в загс, но ошибается. Тина говорит: «Идемте», – и даже тянет его за рукав, – роман с работницей загса не произвел на нее должного впечатления, а Верещагин очень на это рассчитывал.
«Подожди, – просит он. – Постой. Вот какое дело: понимаешь, нас все равно сейчас не зарегистрируют. Там правило: сначала нужно подать заявление, а потом прийти через месяц. Одним словом, это такая волокита, просто голова кругом идет. Бюрократизм, просто ужас. Ты думаешь, можно вырвать из тетрадки листок и написать заявление на нем? Ошибаешься! У них есть специальные бланки. Кажется, розового цвета. Значит, сначала приходишь и просишь: дайте бланк розового цвета. А если разводиться – синего».
«Вы знаете все правила, – уныло констатирует Тина. – Вы это сейчас придумали – с бланками, или уже когда-то бывали?»
«А то, – говорит Верещагин. – Конечно, протоптал дорожку. Мне, слава богу, не восемнадцать».
Тина задумывается. Верещагин смотрит на нее с надеждой: девушки не любят женихов, уже побывавших в загсе: он надеется, что теперь-то Тина в нем хоть немножко все-таки разочаруется, но она снова тянет его за рукав: «Пойдемте возьмем бланк розового цвета».
Верещагин упирается. Он предлагает другой вариант: написать в загс письмо с просьбой выслать бланк на дом. «А вдруг не вышлют?» – сомневается Тина. «Вышлют, – убеждает Верещагин. – У них этих бланков тыщи. Им совсем не жалко, если один пропадет».
Однако Тина отвергает почту. Он говорит, что если Верещагин стесняется, то она одна пойдет в загс и попросит бланк. «А как ты скажешь? – интересуется Верещагин. – Вдруг тебя спросят: где ваш жених?» Тина ловко придумывает ответ: «Я скажу, что мой жених в командировке».
Верещагину крыть нечем, он готов уже сдаться, но тут сама судьба приходит ему на помощь. «Ничего ты уже не скажешь, – говорит он, облегченно смеясь. – Они уже закрывают. Посмотри».
Тина посмотрела и увидела двух женщин, которые запирали дверь загса, о чем-то разговаривая друг с другом.
«С какой из них у вас был роман?» – спросила она.
«Вот с той, черненькой, – соврал Верещагин. – Давай отойдем в сторону, сейчас они пойдут сюда».
«Красивая, – сказала Тина. – Ей нравилось, когда вы ее целовали? Она млела от ваших поцелуев?»
Верещагин подтвердил: «Млела. А что ей оставалось делать?» – он очень рад, что загс так вовремя закрылся.
«Я с вами никогда не буду млеть, – сказала Тина. – Мне противно, что у вас со всеми одинаково. Я даже не хочу больше выходить за вас замуж».
«Ну и чудненько, – согласился Верещагин. – Идем лучше погуляем».
«Нет, – сказала Тина. – Я буду смотреть на эту женщину, а вы рассказывайте, как с нею целовались. Я должна все это очень хорошо себе представить».
Верещагин спросил: «А ты ни с кем до меня не целовалась?» – и в душе у него что-то знакомо дрогнуло.
«С одним, – ответила Тина. – Но это было давно. Фу, даже вспомнить противно».
«Сейчас противно, а тогда млела?» – спросил Верещагин. Ему не хотелось становиться на этот опасный путь, и он не удержался от искушения.
«Нет, – ответила Тина. – И вообще, разве это поцелуи? Он меня в щеку поцеловал. Один раз».
«Зачем же ты сказала «поцелуи»?» – спросил Верещагин.
«А как надо было?» – спросила Тина.
«Коли он поцеловал тебя один раз, то это «поцелуй». А если «поцелуи», то, значит, уже не один. Он тебя не один раз целовал?»
