Генри Лайон Олди - Призраки Ойкумены

– Ничего не меняется, – сказал Монтелье.

Режиссер обвел таверну выразительным взглядом:

– Решительно ничего. Вы, я, трое головорезов…

Луис Пераль осторожно кивнул. Он не знал, зачем великий Монтелье – человек, чья жизнь расписана по минутам – прилетел на Террафиму, даже не соизволив предупредить драматурга о своем визите. Сколько лет ограничивался перечислением роялти на банковский счет «el Monstruo de Naturaleza», да еще поздравительными эпистолами на день рождения, написанными лаконичным пером секретаря, и вдруг – на тебе! Сеньор Пераль не любил сюрпризов. Сюрпризы превращали его в человека исключительной осмотрительности.

– Те же самые? – Монтелье кивнул на троицу за угловым столиком. – Это с них вы писали Живоглота, Мордокрута и Ухореза?

– Шутите? – улыбнулся Пераль.

– И в мыслях не держал!

Такой ответ дорогого стоил в устах телепата.

– Те красавцы давно умерли. Люди их профессии долго не живут.

– Люди вообще долго не живут, – мрачно заметил режиссер. Сегодня он был склонен к меланхолии. – Вы плохо выглядите, сеньор Пераль. Я тоже плохо выгляжу.

– Возраст, – согласился драматург. – Проклятые годы.

– Хотите сказать, что я вам в отцы гожусь?

– Отец-телепат? – брови Луиса Пераля взмыли на лоб.

Всю осмотрительность драматурга как водой смыло. Острый язык пулей вылетел на авансцену:

– Спаси меня Господь от такого кошмара!

Монтелье протянул руку, длинную и тощую, словно заградительный шлагбаум. Взяв кувшин, режиссер разлил вино по кружкам. На скатерть сорвалась багровая капель, расплылась пятнами. Некоторое время Монтелье изучал пятна с таким пристальным вниманием, что впору было поверить: это тесты на ассоциативное мышление, от которых зависит карьера режиссера.

Карты, подумал драматург. Гадалка над картами. Луис Пераль ничего не знал о пятнах, которые тесты, но в картах он разбирался. Да и в гадалках, если честно. Между столов бродила судьба, старая волчица-судьба: мокрой шкурой воняло так, что глаза слезились.

– Я действительно гожусь вам в отцы, – Монтелье отхлебнул вина, забыв произнести тост. – Это чистая правда. В Ойкумене живут дольше, сеньор Пераль. И сохраняются лучше. Впрочем, Террафима – член Галактической Лиги, а значит, Ойкумены. Со временем у вас возрастет продолжительность жизни. Продолжительность и качество, да.

– Я порадуюсь этому из могилы, – согласился Пераль.

– И я, – Монтелье допил кружку залпом. – Значит, прежние головорезы умерли? Мир их буйному праху. А эти? Вы же не станете упрашивать меня, чтобы я подверг их ментальному насилию?

– Без разрешения? – ужаснулся Луис Пераль. – Без нотариального заверения? Без акта, подписанного телепатом-свидетелем?! Лицензия первой категории… Да что вы такое говорите, сеньор Монтелье! За кого вы меня принимаете?!

– У вас прекрасная память, – буркнул режиссер.

Он вновь обратил лицо к угловому столику, и головорезы встали. Три правых руки легли на эфесы шпаг. Три левых руки закрутили усы винтом. Три смачных плевка шлепнулись на пол, строго на середине пути от жрецов искусства к рыцарям плаща и кинжала.

– Сеньор Пераль! – хором возгласила троица. – Досточтимый сеньор Пераль!

– Я вас слушаю, господа, – драматург скромно привстал.

– Этот сеньор вас обременяет?

– А если я скажу да, господа?

– Не утруждайтесь, сеньор Пераль! Вы только бровью поведите, и этот сеньор пожалеет, что родился на свет. Вам его нашинковать ломтями? Нашпиговать чесночком?

– Заманчивое предложение, друзья мои. Увы, я вынужден отказаться. Этот сеньор – мой благодетель. Отец моей славы, добрый гений моего кошелька. Согласитесь, таких людей не шинкуют без веской причины. Хозяин! Вина благородным сеньорам! Лучшего вина из здешних подвалов! За мой счет!

– Виват Чуду Природы! – гаркнула троица. – Виват!

– Не те, – констатировал Монтелье, с интересом наблюдая за ситуацией. – Жаль. Сейчас бы они стали миллионерами. Продали бы права на мемуары: «Как я служил прототипом»… Хотите знать, зачем я прилетел, сеньор Пераль? Я привез вам два предложения. На первое вы не сможете согласиться. От второго не сможете отказаться.

Возле стола возник папаша Лопес: двести фунтов чистейшего добродушия. Тарелки, миски, блюдца вспорхнули с рук хозяина стаей дроздов – и опустились на стол, не задев друг друга. Куда там! – они даже не брякнули о кружки с кувшином.

– Что это? – спросил Монтелье.

– Свиные ножки, – доложил папаша Лопес. – Душистый перчик, лавровый листик, бутончик гвоздички. Чесночок, морковушка, сельдерейчик. Варим до готовности, запекаем, кушаем. Я бы сказал: кушенькаем.

– А это?

– Свиные ушки.

– Перчик, листик?

– Сеньор кулинар? Добавьте обжарку в меду, и дело в шляпе!

– Но ведь это очень вредно для здоровья!

– Очень, сеньор!

– Вы уверены?

– Никаких сомнений, сеньор! Вредней не сыщете!

– Великий Космос! – Монтелье пальцами взял ломтик жареного уха, принюхался. По лицу его, мрачному лицу циника и тирана, бродила детская улыбка. – Как же это все вредно! А я-то думал, за каким чертом лечу в вашу дыру…

– Дыра, сеньор! – возликовал папаша Лопес. – Исключительная дыра!

– В этой дыре, – добавил Луис Пераль, – я праздновал свой юбилей. Суеверие, знаете ли. Здесь все началось, здесь и закончится. В «Гусе и Орле» однажды справят поминки по вашему покорному слуге. Мы, шуты гороховые, суеверны сверху донизу. Уронив страницу с текстом, я до сих пор становлюсь на колени поверх оброненного. Представляете? А ведь у меня докторская степень…

Монтелье грозовой тучей навис над свиными ножками. Обобщение «мы, шуты» не понравилось режиссеру.

– Под дырой, – заметил он, – я имел в виду всю Террафиму. Сверху, как вы изволили заметить, донизу. Но если сеньоры настаивают…

– Настаиваем! – подтвердили хозяин и драматург.

– Настаиваем! – грянула троица из угла.

– …то кто я такой, чтобы спорить?