Поезд качнулся на повороте. Брюнетка пошатнулась, ударилась головой о стойку — с такой силой, что голова должна была треснуть, как спелый арбуз. Но женщина даже бровью не повела.
Две пары рук протянулись к Джереми, ледяные пальцы вцепились в его одежду. Он пронзительно закричал, отбиваясь, но в этих сильных руках он был беспомощен, как младенец. Жадные рты, припавшие к нему, источали зловоние, и их хлюпающие поцелуи заглушили его душераздирающий крик.
Незнакомец, стоявший позади, раскачивался на пятках, сгибался, вертелся то вправо, то влево, упиваясь зрелищем с восторгом, который выдавал его извращенность. Он пыхтел и стонал, вторя звериным ликующим визгам своих подопечных, словно понукал их не останавливаться.
Наконец Джереми иссяк, но его чудовищные партнерши еще не насытились. Он закричал, когда острые зубы вонзились в его шею и стали рвать ее.
— Не сметь! — Восторг незнакомца тотчас сменился яростью, он вцепился в нагие тела своих подопечных, уперся ногой в сиденье, чтобы удержать равновесие. — Не сметь, нельзя!
Одна из женщин развернулась и оттолкнула его с такой силой, что он отлетел прочь. И вновь погрузила в жертву окровавленные клыки.
В глазах у Джереми помутилось, боль, терзавшая его, была невыносима. Он извивался, пытаясь вырваться, но женщины были чересчур сильны. Хриплый гортанный смех вылетал из их искусственных легких, и набитые кусками плоти рты исторгали вопли наслаждения.
Сознание Джереми гасло. Голова его бессильно скатилась на плечо, и он мельком увидел того, кто стал вдохновителем этого бесчинства. Незнакомец скорчился на сиденье, обхватив руками голову, словно мучения жертвы передавались и ему. Он глухо стонал, зажмурившись от безысходности.
— Опять то же самое! — вдруг пронзительно выкрикнул он, заглушая гудок поезда. — Одно и то же… вечно одно и то же! Каннибализм — вот самая сильная страсть, и она разрушает то, что я создал!
Женщины, обильно залитые кровью, оторвались от своей неподвижной жертвы и повернулись друг к другу с яростью, которая отторгала все человеческие инстинкты. Они насытились — и все же остались голодны.
Хозяин их обмяк на своем сиденье, ожидая неизбежного. В час торжества он потерял власть над своими созданиями. Опыт, которому он посвятил всю жизнь, на сей раз будет стоить жизни ему самому.
ПИТЕР ТРИМЕЙН
Собака Франкенштейна
Питер Тримейн — один из псевдонимов историка и знатока кельтской культуры Питера Берресфорда Эллиса, под которым он опубликовал более двадцати пяти книг в жанрах хоррор, фэнтези и детектив. В его романе "Отпущение убийством" ("Absolution by Murder") действие происходит в седьмом веке, главная героиня-сыщик — сестра Фиделъма, ирландская жрица и по совместительству "dalaigh" — адвокат ирландского суда Бреон. Фиделъма также фигурировала в полудюжине рассказов, изданных по обе стороны Атлантики.
"Собака Франкенштейна" — первая из опубликованных (издательством "Mills & Boon" в августе 1977 года) работ Тримейна, однако не первая из написанных им. Первый роман автора "Дракула нерожденный" ("Dracula Unborn"), известный также под названием "Право крови" ("Bloodright"), был напечатан в "Corgi" тремя месяцами позже. События разворачиваются в Корнуолле, любимой писателем местности, которой он обязан своим псевдонимом. Тримейн (корнийское "tre" — означает селение, "таупе/таеп" — камень) — название небольшого поселения севернее Пензанса, в котором, по словам автора, расположен лучший в Корнуолле итальянский ресторан.
В нижеследующей повести читатель переносится в вымышленное селение Босбрадо на диком северном побережье Корнуолла за бесплодными бодминскими пустошами. Сочетающий в себе черты нескольких реальных мест, Босбрадо, с его живописной таверной "Морворен" ("Русалка"), изображен Тримейном и в романах "Ее месть" ("The Vengeance of She", 1977) и "Морго воскресает!" ("The Morgow Rises!", 1982), а также в рассказе "Голодная трава" ("The Hungry Grass").
Человек бежал по темной равнине, бежал, спасая свою жизнь. Темные грозовые облака неслись к западу по ночному небу с бледным кругом луны. Они летели все быстрее, сгущались, и ветер хлестал верхушки деревьев. Далеко внизу восточный горизонт выплюнул молнию, и в воздухе разнеслись раскаты грома. Ливень прерывисто хлестал по земле.
Вдали человек слышал низкий унылый вой гончей, выслеживающей дичь.
На мгновение он припал к мокрому гранитному валуну, задержался, хватая ртом воздух и пережидая ужасную боль в боку.
Человек был немолод, костюм его был сшит хорошим портным, но теперь изорвался и выпачкался в грязи. Из большой ссадины на лбу текла кровь, волосы слиплись от дождя и грязи. Круглые выпученные глаза блестели на мертвенно-бледном лице, он жадно дышал открытым в испуге ртом.
Его слух вновь уловил унылый вой. На этот раз близко, очень близко.
Человек, всхлипнув, повернулся и побежал по бесприютной ночной пустоши. Он не знал, куда бежит, но должен был бежать, спасаться, надеяться.
Перед ним черным жестким силуэтом встал холм. На вершине он увидел огромный монолит — памятник былых веков и племен. Огромные гранитные менгиры хранили память о религии древних. Человек, не задумываясь, начал взбираться по склону, задыхаясь от ужаса и всхлипывая. Сердце безумно колотилось у него в груди.
Шипы терновника и утесника рвали одежду, царапали лицо и руки. Он их не замечал. Он, временами падая на четвереньки, вскарабкался к вершине и вбежал в залитый луной круг камней.
Он упал ничком на черный менгир, рухнувший набок и лежавший теперь, подобно алтарю, в кругу камней.
Несколько секунд он глубоко дышал, успокаивая срывающееся дыхание. Когда хрип в легких стих, он вслушался.
Низкое рычание заставило его молниеносно обернуться. Даже в самых ужасных кошмарах, порожденных лихорадкой, не мог он вообразить зверя, какой выдвинулся теперь в лунный круг и остановился, сверкая зловещими красными глазами. Это была собака. Нет — злобная пародия на собаку величиной со льва и черная, как гагат. В глазницах пылали раскаленные докрасна угли. По оскаленным белым клыкам стекала слюна, окрашенная кровью. Человек застыл, пораженный ужасом, а зверь задрал морду вверх и издал низкий унылый вой.
Потом прыгнул вперед, и мощные челюсти сомкнулись.
По темной дороге через пустоши мчалась, гремя и опасно раскачиваясь, карета, влекомая четверкой крепких лошадей. Лошади вытягивали шеи и в лад топали копытами, подстегиваемые криками возницы и жалящими хлопками кнута над прижатыми ушами. Они закатывали в ужасе глаза, на удилах смутно белела пена.
