Опустив глаза, капитан понял, что толстяк смотрит на пайку в его руках.
— Во дают! Забыли про тебя, да? Забыли даже покормить?
Бывший хозяин всемирно известного ресторанчика сглотнул слюну — сейчас он как никогда походил на ребенка, обиженного взрослыми хулиганами.
— На, держи. Питайся. — Квотерблад протянул стоящему напротив человеку только что полученный обед. — Это, конечно, не то, что у тебя в «Боржче» было, но…
— Господин капитан, а как же вы? — застеснялся Эрни. — Давайте потребуем, чтобы…
Впрочем, миска с едой уже перекочевала в его подставленные ладони.
— Не хочу я, толстяк. — Квотерблад положил на стол истершуюся по краям ложку, и сел. — Мне пока вон «черняшки» хватит.
— Может быть, если мы пополам…
— Ешь быстрее! — повысил голос Квотерблад. — Смотри, сейчас не до этого будет…
— Спасибо, господин капитан. Спасибо!
Отсутствие аппетита не помешало Квотербладу дожевать черный хлеб еще до того, как сосед расправился со своей частью обеда. Впрочем, долго наслаждаться собственным благородством капитану не пришлось.
Лязгнул засов, отворилась дверь, и под аккомпанемент несмазанных петель на пороге возник старший лейтенант в форме тюремного ведомства — лет сорока, величественный и неумолимый, как статуя Командора. За его спиной, на заднем плане, угадывались резиновые палки спецназа, чей-то белый халат и несколько физиономий в масках и без.
— Я заместитель начальника по режиму. Что вы тут натворили?
— Ничего. Умер заключенный.
Высокий гость сделал два шага по камере — и снова замер.
— Этот? — зачем-то уточнил он, разглядывая труп Гуталина.
— Этот, — кивнул Квотерблад.
— Как отвечаешь, скотина? — прошипел кто-то из толпящихся в проеме. — В карцер захотел? Или по зубам?
— Так точно, господин заместитель начальника по режиму! — сразу же поправил себя бывший полицейский.
Старший лейтенант тюремного ведомства осмотрел Квотерблада с ног до головы, потом перевел взгляд на его соседа и после непродолжительной паузы кивнул:
— Другое дело…
Обитатели камеры стояли, как положено, возле своих коек: руки по швам, лицом к двери, ноги на ширине плеч. Общий вид портил только край рубахи, выбившийся у толстяка Эрни из брюк.
— Что с ним такое?
Квотерблад не был новичком в тюрьме, поэтому ответил громко и не задумываясь:
— Не могу знать, господин заместитель начальника по режиму!
Высокий гость удовлетворенно хмыкнул:
— Доктор! Посмотри-ка…
Вперед выдвинулась фигура в белом халате:
— Ну-с… Я так и знал! — Плохо выбритый мордоворот с медицинской эмблемой на пилотке брезгливо толкнул пару раз неподвижное тело резиновой дубинкой. Потом обернулся:
— Острая сердечная недостаточность? Как обычно?
Начальство подумало, но все же отрицательно помотало головой.
— Тогда, может, язва желудка?
— Нет. Ни в коем случае.
Носитель белого халата наморщил лоб:
— Послушайте, неужели произошло самоубийство?
— Дурак! Не видишь, что его тут просто забили до смерти?
— Кто? — искренне изумился представитель тюремной медицины.
— А вот сейчас и узнаем… — Высокий гость неторопливо перевел взгляд на старшего по камере и почесал волосатый кулак: — Это ты его избил?
— Нет, господин заместитель начальника по режиму!
В ожидании сокрушительного удара Квотерблад подобрался, прищурил глаза и против воли чуть вжал голову в плечи. Но, как оказалось, напрасно:
— Верю… Значит — ты!
Квотерблад увидел, как длинная черная палка со свистом прочертила дугу — и с размаху влепилась в живот соседа. Толстяк сложился почти пополам, несколько раз судорожно ухватил ртом воздух, подогнул колени и медленно осел вниз.
— Отвечай! Это ты его так отделал?
— Молчит, скотина… — констатировал кто-то из-за спины господина заместителя начальника по режиму.
— Молчание — знак согласия, — напомнил тюремный доктор.
— Так, значит, и запишем, — подвел итог расследованию старший лейтенант и распорядился: — Увести. В карцер. — Он чуть-чуть повернул голову и через плечо пояснил кому-то из толпящихся сзади: — Получить признание. Протокол! Трибунал — и расстрелять. Сразу же, без волокиты.
— Будет исполнено!
Подоспевшая по команде парочка охранников сразу же подхватила под руки корчащегося на полу заключенного и выволокла его из камеры. Это произошло так быстро, что капитан успел разглядеть только выпученные, полные слез и боли глаза бедолаги Эрни.
— Это все тоже, наверное, уберите… — господин заместитель начальника по режиму поморщился в сторону мертвого тела. Пока двое других надзирателей, пыхтя и мешая друг другу, стаскивали труп Гуталина с койки, он вновь перевел взгляд на Квотерблада: — Ну? Чего вылупился?
Прямо перед глазами заключенного несколько раз качнулась резиновая дубинка. Снова стало страшно до тошноты и дрожи в коленях от предчувствия близкой боли, но Квотерблад все-таки нашел в себе силы ответить:
— Я не дам никаких показаний против него.
Высокий гость пожал плечами:
— И не надо…
Короткий тычок наконечником палки на несколько мгновений лишил Квотерблада способности ориентироваться в происходящем — да уж, что-что, а бить в этой тюрьме умели.
Когда сознание вернулось, в камере уже никого не было. И только в исчезающем проеме двери угадывался чей-то силуэт:
— Приятного аппетита! Посуду помой.
Опираясь о край стола, капитан поднялся на ноги:
— Сволочи… Сволочи! Гады.
Кроме недоеденного толстяком Эрни обеда, на койке в углу оставалась сумка с его вещами и свитер — все еще влажный.
— Гады… — Квотерблад дотронулся до живота, в котором все еще извивалась холодным змеиным клубком боль от удара. Потом сделал шаг, другой — и опустился на свое место.
Чтобы не заплакать от унижения, капитан грязно выругался в сторону двери и добавил сквозь зубы:
— Попались бы вы мне раньше. Годика два назад! Или даже… — Он вдруг поймал себя на мысли, что как-то незаметно растратил чувство и понимание времени.
Нет, память по-прежнему не подводила старого полицейского сыщика. Она бережно сохраняла саму по себе календарную последовательность прожитых и отработанных лет, месяцев, дат и часов, но…
Но с какого-то момента калейдоскоп событий вдруг закрутился так бешено и стремительно, что участники перестали даже делать вид, будто разбираются в нечеловеческой логике происходящего. Одного за другим, семьями, городами и даже целыми народами, их навечно затягивало в воронку загадочных и неумолимых причинно-следственных связей — лишая знания, мужества и надежды.
