По национальному радио с обращением к землякам обратился сам Валентин Пильман. Нобелевский лауреат и директор Международного института внеземных культур призвал народ и власти к благоразумию, привычно обрисовал перспективы, которые открывает перед человечеством сам факт Посещения — но в то же время напомнил о катастрофе в Карригановских лабораториях и об опасности, которую несет человечеству бесконтрольный доступ в Зоны. В конце выступления доктор Пильман сдержанно осудил сталкерство, как безответственный и преступный промысел.
Этого ему, разумеется, не простили… Наутро запылала квартира ученого, а сам доктор попал в больницу со множественными переломами и черепно-мозговой травмой.
Президент ввел в районах, примыкающих к Зоне, чрезвычайное положение. Впрочем, как всегда, слишком поздно — новая волна антиправительственных выступлений за считанные часы охватила всю страну и сразу же переросла в погромы и массовые беспорядки.
Программы новостей с охотой поддались всеобщей истерии — теперь чаще всего по телевизору показывали трупы во всевозможных ракурсах, а также лозунги вроде «Отдайте народу свободную Зону!», «Счастье для всех!», «Даром!» и даже «Дело Рэдрика Шухарта живет и побеждает!».
Пользуясь подходящим моментом, парламентская оппозиция вывалила перед публикой несколько чемоданов с грязным бельем: коррупция в правительстве, перерасход бюджета на науку, измена национальным интересам в угоду космополитам из ООН.
Озвучить накопленный компромат через средства массовой информации, было поручено восходящей звезде политического небосклона — Креону Мальтийцу. А через месяц, на внеочередных президентских выборах, этот смышленый красавчик, авантюрист с манерами и внешностью опереточного героя, стал главой государства.
Новый президент особо не церемонился — ни со своими врагами, ни с теми, кто считал себя вправе требовать благодарности. Аресты начались буквально сразу же, «независимой» прессе быстро заткнули рот, поэтому первые показательные судебные процессы прошли как по нотам. Потом уже в них не было нужды — появилось так называемое «упрощенное производство по делам о противодействии Посещению».
Каждый несогласный или подозреваемый в несогласии с режимом автоматически зачислялся во «враги прогресса» и подлежал немедленному устранению из жизни. Были созданы первые концентрационные лагеря и все остальное, необходимое для того, что сторонники доктора Валентина Пильмана окрестили «массовыми репрессиями».
Сам директор Института успел бежать. Одни утверждали, будто он до сих пор находится в стране на нелегальном положении, другие — что доктор Пильман скрылся за границей и оттуда руководит своими тайными последователями.
Во всяком случае, службе государственной безопасности, так называемым «черным сталкерам» Креона Мальтийца, отыскать и обезвредить беглого Нобелевского лауреата пока что не удалось. Зато официальная пресса изо дня в день сообщала о раскрытии все новых и новых подпольных групп так называемых «пильманистов».
Конечно же, правительство не забывало и об идеологии — новое время требовало новых героев. Еще ударными темпами достраивался Мемориальный музей Рэдрика Шухарта, а в школах и высших учебных заведениях уже сдавали экзамены по истории сталкерского движения, наизусть заучивая биографии таких его героев, как Пудель, Норман Очкарик и Носатый Бен-Галеви. Центральной городской больнице отдельным указом было присвоено имя Мясника, а члены организации контра бандистов «Квазимодо», в которую некогда входил сам нынешний президент, получили пожизненную пенсию и места в Совете ветеранов.
Что же касается свободного и бесконтрольного доступа в Зону…
Поначалу этот вопрос поднимался в каждом публичном выступлении. Но потом как-то незаметно, за хлопотами о государственном устройстве и борьбой с внутренними и внешними врагами, он отошел на второй план.
А через некоторое время и вовсе забылся. Постепенно была приведена в порядок потрепанная во время народных волнений «запретка», и вдоль колючей проволоки вновь появились вооруженные патрули — только уже не в голубых касках ООН, а в беретах с мальтийским крестом национальной гвардии.
Не так давно ожили уникальные лаборатории бывшего Института внеземных культур. Правда, теперь он относился к Министерству Посещения, имея статус закрытого оборонного предприятия, и все его сотрудники давали подписку о неразглашении.
Все, как всегда…
Лязгнул засов — очень быстро и очень коротко. Капитан уже несколько минут ожидал этого звука, но все равно не сумел приготовиться должным образом: противный холод выплеснулся откуда-то из-под сердца, дрогнули плечи, перехватило дыхание… Впрочем, он успел вскочить, как положено, еще прежде, чем дверь камеры полностью отворилась.
— Квотерблад?
— Так точно, господин… — Дневной свет из коридора бил прямо в глаза, поэтому сразу разглядеть вошедшего не удалось.
— Государственный прокурор Барбридж, — представился тот.
— Барбридж? — не удержавшись, переспросил капитан. Странно, у безногого Стервятника голос был вовсе не такой, да и вообще…
— Артур Барбридж, — уточнил посетитель. И на всякий случай добавил: — Младший. Сын.
Но Квотерблад уже и сам узнал стоящего напротив молодого человека.
— Поздравляю, господин Государственный прокурор!
— С чем?
— Ну, как же — такой высокий чин.
— А, вы про это… — Артур Барбридж обернулся: — Оставьте нас!
Кто-то невидимый, снаружи, попробовал возразить:
— Но, господин Государственный прокурор, согласно инструкции…
— Убирайтесь.
Команда прозвучала не слишком громко, но так убедительно, что уже через мгновение ей ответили скрипом петель, и тяжелая дверь встала на место.
В камере вновь воцарился привычный сумрак, и Квотерблад наконец-то смог толком разглядеть стоящего напротив человека.
Артур Барбридж почти не изменился с тех пор, когда они виделись последний раз: чистое правильное лицо, широкие плечи и длинные черные волосы, расчесанные на пробор. Ни дать ни взять — все тот же мальчишка, студент юридического факультета, несколько лет назад проходивший летнюю практику в отделе капитана Квотерблада.
Только тогда на нем красовалась потертая кожаная куртка, а теперь — синий форменный китель с какой-то вышитой золотом растительностью на погонах. И взгляд, которым гость ощупывал высохшую фигуру бывшего полицейского, его желтую, старческую кожу, был уже совсем другой: холодный, властный… и снисходительный.
