Он улыбнулся одними глазами, оценивая то, что она поняла игру. Ее глаза тоже прояснились. Ей нравился этот странный человек.
– По крайней мере полтора месяца; я сообщу вам, когда все будет готово.
– Мой отец… – сказала она, и сразу яркий румянец покрыл бледные щеки. – Вы знаете, что меня стерегут…
– Золотая клетка, знаю. Ничего, не беспокойтесь. Когда мне нужно будет переслать вам известие, я сделаю это, даже если отец упрячет вас в подземельях Федерального банка. Извините, – добавил он, увидев, что она побледнела. – Я не хотел вас обидеть.
Он долго смотрел на нее.
– Мне кажется, я понимаю, – пробормотал он. – Есть там такая картина…
– Картина?
– Он нарисовал ее в ту ночь, когда увидел вас. Нечто великое и печальное.
Он тряхнул головой.
– Вы ведь равнодушны к золоту, да? – медленно спросил он, словно думая о чем-то другом.
– Мы будем друзьями? – шепнула она.
– Думаю, да.
Он протянул руку.
– Извините…
– Что?
– Может быть, нужно… у меня… – Она показала рукой в сторону шкатулки, стоявшей на секретере.
– Что это?
– У меня здесь… – проговорила она, запыхавшись, открывая стальную крышку. Заблестели бриллианты и жемчуг на бархатных подушечках.
– Вы добрая девушка. Нет, не нужно.
– А… – начала она.
– Говорите смелее.
– У вас нет ничего от… него?
– А, письмо, – улыбнулся он. – Нет, Том не знал, что я буду здесь.
– Вы не сказали ему?..
– Том – это Том, вы же знаете.
– Но… я… я все-таки, несмотря ни на что, американка, – сказала она и покраснела до корней волос.
Трайсен не застал Раутона дома, поэтому пошел в главное приемное бюро треста. За стеклянным турникетом перед ним согнулся в поклоне великолепный мужчина в белом врачебном халате, скроенном с большой фантазией.
– Господин директор с инспекцией?
– Нет, я к мистеру Раутону.
– Его сейчас нет, но скоро должен прийти. Господин директор изволит подождать?
Служащий проводил художника в узкую кабинку с алюминиевыми стенками, освещенную зеленой лампой. Здесь был столик, два телефона и кресло. Над эбонитовой табличкой находился большой микрофон.
Художник уселся и начал быстро и задумчиво чертить на столешнице какие-то невидимые контуры. Случайно нажал одну из кнопок. Включился динамик.
– Так чего вы желаете, уважаемая госпожа? – раздался носовой голос Хертли.
– Извините, господин доктор, меня интересуют «Унесенные ветром».
– Книга?
– Да, извините, да. Там такой печальный, такой ужасный конец. А если бы они поженились? А как вы думаете? Можно так сделать?
Послышались гудки, Хертли вызывал архив:
– Это комната В-8. Прошу прислать окончание к «Унесенным ветром».
– Какой формат, господин начальник? – пропищала как мышь девица из архива.
– Формат? Ага. Извините, за кого должна выйти замуж Скарлетт О'Хара?
– Ну как же, господин доктор? За этого… за Ретта Батлера.
– Окончание формата Ретт на Скарлетт, – пробурчал Хертли в трубку. И чуть громче добавил: – Прошу вас пройти с квитанцией к кассе. Там уже будет нужное окончание. А может быть, вы желаете взять абонемент? Двенадцать окончаний книг ежеквартально – три с половиной доллара.
– А детективы тоже?
– Все, что угодно.
– Ну, тогда выпишите…
Трайсен нажал кнопку, и голоса смолкли. Кто-то вошел в кабину. Повернулся: это был Киттли.
– Скажите, что это за история с окончаниями книг? – спросил несколько удивленный Том.
– А… этот отдел? Один из наиболее успешных. Понимаете, господин директор, предположим, кому-то не нравится окончание какого-то романа: он хотел бы, чтобы герои жили вместе, или кто-то в книге ему не понравился и он хотел бы его умертвить, и вот у нас есть уже пара тысяч готовых, отпечатанных окончаний, которые желают чаще всего, а если ничего готового нет, то мы исполняем заказ в течение пяти дней.
– То есть все желания?
– Нет, не все. Мы не переделываем Библию, хотя был вчера один желающий из Общества анти-Иеговы или как оно там называется.
– Ну-ну, и что он хотел изменить в Библии?
– Чтобы исключить из нее, скажем, все кровавые истории. Все эти убийства, кровосмешения, насилия, истребление хананеев, иевусеев и так далее. Мол, это тоже ведь были люди, так зачем же Господь Бог их так уничтожал?
– А вы что?
– Это не по моей части. Хертли его сплавил. Мы не хотим иметь неприятностей. Он сказал ему, что Ветхий Завет уже не такой важный, потому что Господь Бог сделал новое издание. А… господин директор… может быть… и у вас есть какое-нибудь желание? Так я сейчас…
– Того, что я желаю, трест сделать пока не может… – сказал Трайсен, немного развеселившись. – Ну, я пойду…
– Где он? – раздался за дверями голос Раутона.
– Появился! Наконец-то.
– Появился, – сказал репортер, – но пойдем из этой норы, тут ведь не развернуться.
В кабинете Раутон бросил на столик плащ, с которого стекала вода, и уселся на краю стола.
– Слушай, парень, со времени нашего последнего разговора наш счет вырос очень неплохо. У нас уже около двух миллионов. Но ты, я слышал, вытворяешь неслыханные вещи.
Художник беспокойно заерзал в кресле.
– Вчера, например, собрал несколько десятков мальчишек с улицы и купил им велосипеды. Это так?
Трайсен опустил голову.
– Вчера дал пять тысяч нашему швейцару.
– Он говорил, что… жена…
– Прекрасно. После свадьбы можешь делать с деньгами все, что захочешь, но пока, прошу тебя, воздержись от этого. Это не благотворительность, а глупость.
– У мальчишек не было…
– Мальчишки из бедных семей, и многим сейчас тяжко, а ты своими двумя миллионами не очень-то поможешь. Но если об этом узнает Гиннс, то не отдаст тебе дочь. Первое достоинство миллионеров – это скупость.
– Свадьба еще не состоялась, но…
– Свадьба состоится, но твоя.
Репортер спрыгнул со стола и подошел к Тому.
– Я был у Гиннса. Ты жених Бетси. Ну, что не радуешься?
– Ты говоришь… серьезно?
– Да.
– Он согласился?
– Ну что ты так вытаращил на меня глаза? Ты должен быть у них сегодня. У тебя хоть есть какой-нибудь приличный смокинг?
– Он согласился, правда?
– Согласился, – вздохнул Раутон. – А теперь иди, у меня встреча с двумя банкирами. Да, и еще вот что. С Гиннсом много не разговаривай. Не на нем женишься.
– Что это значит? Почему?
– Он не в восторге от тебя, понимаешь. Мне пришлось использовать… убедительные аргументы. Главное, что он согласился.
– Ты что-то скрываешь от меня.
– Да, скрываю. Но это дело мое и Гиннса. Ты и Бетси совершенно свободны.
– Боже мой, Раутон. Что ты ему мог сказать?
