Если б могли они разговаривать на человеческом научном языке, то сказали бы об этом человеке: хороший парень, добрая душа, отзывчивая натура, только вокруг него зона дискомфорта.
А на не научном языке сказали бы так: сдернули у человека с души покрывало, так он сразу же устроил митинг по поводу открытия души.
Короче: обидно получилось. Такой редкий случай. Поверило было зверье человеку, но слишком уж много человеческого в нем было.
А ведь могла б на Земле с этого момента начаться эра глобальной коммуникативности. Но не началась.
Вторая сигнальная система, она ужас как вредит контактам.
Не так ли и я? Не распугаю ли длинными частыми рассуждениями читателей, собравшихся у ног моих?
144
У меня сын есть, сейчас ему уже одиннадцать и он молодцом, а в младенчестве болтливость тоже очень мешала ему быть счастливым.
Он тогда только-только овладел второй сигнальной системой и вот пользовался ею неумеренно.
Например, пойдем мы с ним гулять за город и увидим вертолет, низко над нами пролетающий. А мой сын ужасно в том возрасте любил воздухоплавание: увидит самолет, вертолет, даже змей бумажный – просто дрожит от счастья.
Так вот – летит вертолет, сыну бы смотреть и наслаждаться. Но – нет. Он только обнаружит этот вертолет так сразу поворачивается в мою сторону и вопит изо всех своих сил: «Папа, вертолет летит! Папа, смотри, вертолет, смотри, летит!» Мало того, увидев, что я уже задрал голову, он начинает оглядываться – кого бы еще приобщить к этому счастью. «Тетя! – кричит женщине, которой только голова видна на горизонте. – Тетя, смотри! Вертолет, тетя, смотри, летит!»
Ну и пока он все это во все стороны выкрикивает, всех окружающих приобщает – вертолет, конечно, скрывается за горизонтом.
Так мой сын за все свое детство эти вертолеты фактически и не рассмотрел.
С одной стороны, конечно, очень хорошая черта: жертвовать своим удовольствием ради того, чтоб другие могли им понаслаждаться, – так сказать, врожденный коллективизм, альтруизм, антиэгоизм и прочее. Но ведь с другой – что получается? Мне на этот вертолет глядеть не то чтобы скучно, а, прямо скажу, тошно. И той женщине у горизонта, от которой одна голова была видна, – тоже плевать на летящие аппараты с высокой колокольни, к тому же она не расслышала призывающего вопля моего сына, и всем остальным, кого он в это дело втягивал, – одно беспокойство, скука и отрыв от насущных интересных дел; разглядывать вертолет – кому он нужен.
И в результате получается вот что: и сам удовольствие пропустил, и другим его не доставил. Эти мои рассуждения кое-кто, надсмехаясь, может истолковать в том духе, что автор, мол, призывает хватать что подвернется и засовывать себе за пазуху, ни с кем не делясь. Но такой пересказ моей идеи – нечестное искажение. Мысль, которую я стараюсь втолковать читателю, звучит не так. Вот она: если хочешь, чтоб все вокруг были счастливыми, наслаждайся выпавшей на твою долю удачей сам, а не пичкай ею других.
А как же, спросит кто-нибудь, другие от этого станут счастливыми?
Отвечаю: от общения со счастливым человеком. То есть с тобой – не разменявшим золото своей удачи на медяки для нищих, не превратившим собственный Рай в общественный парк. Счастливыми становятся только от общения со счастливыми.
145
Человек постигает Великое только в периоды, когда плохо спит. Сбитый с толку из-за отсутствия указаний свыше, он сначала нервничает и хныкает, жалуется на плохое самочувствие, становится ипохондриком и занудой, его рассказы о собственных недомоганиях так длинны, скучны и подробны, что друзья бегут от него прочь. Но это только первая стадия: человек ждет указаний, не осмеливаясь действовать без них. Но вот сосуд с божественной влагой иссякает полностью, ждать больше нельзя, и человек отваживается – он совершает свой первый самостоятельный шаг. Он вглядывается в мир лихорадочно блестящими глазами и видит в нем то, что есть, а не то, что видеть было велено. Странные песни начинает он петь. Глядя в прошлое, он видит будущее. Он комкает время и ломает причинно-следственные связи с нервным смешком. Его энергичность приводит в смятение выспавшихся людей. Он способен преодолеть и горы, и море, и горе, и мор. Кончики пальцев у него дрожат.
Воистину богами становимся мы, отказавшись от ежедневной субботы ночного замирания! Не так ли и с Верещагиным?
Он не может заснуть. Он лежит на диване животом вниз, голова немного набок, чтоб легче дышать, и, поскольку ему не спится, он сочиняет сон. То есть это он так думает, будто сочиняет сон, на самом же деле вовсе не сон. Но и не явь, конечно. Только в языке Господи Бога, которым он разговаривает с самим собой, есть слово для обозначения того, что происходит с Верещагиным.
Он снова видит Прекрасную Планету, город желтых, то есть золотых, домов, и в самом большом из них, представьте, происходит Межгалактический Конгресс высокоорганизованных существ.
Зал полон. В креслах сидят головастики, толстобрюхие змеи, пульсирующие шары, барсуки с проницательными взглядами, летучие мыши-ушаны с четками в морщинистых лапах. От каждой цивилизации – по представителю. Он, Верещагин, не в счет. Земляне еще слишком низкоорганизованны, таких на Конгрессы не приглашают, но поскольку уж Верещагин волей случая оказался здесь, его используют в качестве лакея. Он открывает в зале форточки, если душно, закрывает их, если кому дует, вытирает тряпкой следы, которые оставляют после себя некоторые мокроходящие представители, меняет щелочь в стакане для выступающих на фтористоводородную кислоту, фтористоводородную кислоту на дезоксирибонуклеиновый сироп, дезоксирибонуклеиновый сироп на холодноплазменный бульон – каждому выступающему по вкусу, кому что надо.
Пользуясь правом лакея везде совать свой нос, Верещагин ухитряется передать в Президиум Конгресса записку, в которой слезно просит разрешить ему выступить. Президиум, поколебавшись, разрешает. Верещагин узнает, что сначала его просьба была категорически отвергнута, – дескать, времени и так в обрез, незачем тратить его на выслушивание жалкого лепета какой-то разросшейся инфузории, но потом члены Президиума смилостивились, так как не в правилах высшего разума обижать меньших братьев и бить их по голове. Из соображений гуманности они решили потерпеть и записали Верещагина выступающим на второй день.
И вот сегодня Верещагин выступает. Он страшно волнуется, но держит себя в руках. Чеканным шагом он по узкому проходу, поднимается на трибуну. В стакане – вода, он сам себе налил. «Товарищи!» – начинает он.
И тут видит, что спрут, сидящий в первом ряду, раздраженно шевелит сизыми щупальцами, а его единственный, похожий на автомобильную покрышку глаз зафосфоресцировал ядовитым зеленым светом.
