Некоторое время спрут покряхтывает, пытаясь собрать свое скользкое тело на узкой площадке сидения, а потом говорит, что у них в шахматы не играют вот уже три с половиной миллиарда лет, даже название этой игры прочно забыто, но он, спрут, как-то рылся, по долгу службы, в супердревних архивах и случайно натолкнулся на ветхую книжонку-самоучитель – тут он начинает запинаться – ну, натолкнулся, прочитал и… «Признаюсь, я заинтересовался этой игрой, – говорит он. – Особенно меня увлекли дебюты, начинающиеся за черных ходом пешки цэ… Как у вас к ним относятся?» – «Некоторые положительно, – отвечает Верещагин нехотя, но уже поворачивается к спруту лицом: неприязнь неприязнью, но нельзя создавать у этого брата – ну и брат! – по разуму впечатления, будто земляне грубы и невоспитанны, не хватает еще такой репутации! – Эти дебюты, – говорит он, – носят у нас название сицилианских защит. Некоторые гроссмейстеры предпочитают их другим. Например, Спасский, особенно в молодости, Фишер тоже иногда применял…»
Спрут слушает внимательно. В его глазу начинает разгораться розовое пламя. «Любопытно, – произносит он. – Крайне любопытно. Я, знаете ли, тоже уважаю эти начала… Может, э-э-э… – спрут мнется, края его зада соскальзывают со стула, он щупальцами подтыкает их под себя, – может, э-э-э…- говорит он, – сыграем? Только я, чур, белыми». – «Пожалуйста, – соглашается Верещагин. – Но, извините, шахмат я с собой не захватил». – «У меня есть! – спрут подмигивает коровьим глазом, щупальцы его извлекают откуда-то кусок картона, кладут на стол. Картон разграфлен неаккуратно, фигурки тоже картонные, вырезанные неряшливо, неумело. «Я, знаете ли, сам их делал», – говорит спрут, и глаз его становится пунцовым. Он делает первый ход белой пешкой «с».
Верещагин отвечает е5, конь в1 – с3 – ходит спрут. «Мы играем один из вариантов антийского начала», – сообщает Верещагин. Спрут сопит. Верещагин уже в дебюте захватывает инициативу, несмотря на то, что играет черными, еще два-три хода, и спрут оказывается перед дилеммой: или отдавать пешку, или полностью сковать свою игру. Пожалев пешку, он выбирает второе, и через ход Верещагин ловит его на элементарную «вилку» – теперь белые должны отдать или слона или ферзя. Спрут взволнован. «У вас не найдется… э-э… закурить?»- вдруг говорит он и от смущения прикрывает глаз щупальцем. Верещагин протягивает пачку папирос, щелкает зажигалкой, переводит ладью на открытую линию. «Почему же вы не берете слона?» – спрашивает спрут. «Зачем? – отвечает Верещагин. – Вам через два хода мат».
Спрут жадно затягивается, нервно сминает папироску об стол. «Что ж, – говорит он и сползает со стула на пол. – Благодарю за доставленное удовольствие. Собственно, я зашел не за этим. Ваш доклад о Кристалле произвел очень приятное впечатление, никто не ожидал от Земли такого быстрого интеллектуального сдвига. И уполномочен сообщить, что Совет Древнейших большинством голосов принял решение о переводе вашей цивилизации в класс «эпсилон». Не скрою, некоторые предлагали воздержаться. Их аргументация: серьезный застой на вашей планете в области детской игрушки, а это, как вы понимаете, один из главных показателей. Однако доклад, повторяю, произвел впечатление. От имени Совета Древнейших поздравляю вас, и в вашем лице население Земли, с переводом в класс «эпсилон» с правом представительствовать впредь на Межгалактических Конгрессах».
…Верещагин мчался обратно на Землю не чуя ног: ура, нас перевели в класс «эпсилон»! Но директор института, этот несчастный Пеликан, недоволен: Верещагин не появлялся на работе целых два дня. «Мне приходилось самому ходить в цех и подписывать акты, – говорит он. – Где ты пропадал?»
Никто не знает, что они уже в классе «эпсилон». Никто не знает, что это благодаря его, Верещагина, заслугам они уже в классе «эпсилон».
Ура, мы в классе «эпсилон»!
146
Тина куда-то собирается. Она надевает юбку из шерстяной ткани. Эта шерстяная ткань очень дорогая, но юбка такая короткая, что стоит дешево. У Тины две таких юбки. Одну она надевает в важных случаях, а другая лежит про запас.
Мама Тины наблюдает за дочерью. Она видит, что Тина надевает ту юбку, которая про запас. Тина видит, что мама наблюдает за нею, но до поры до времени делает вид, что не видит. Когда она подходит к зеркалу, чтоб причесаться, то решает, что пора увидеть. «Что ты на меня так смотришь?» – спрашивает она маму.
«Характер, – думает мама. – Я знаю, куда она собирается».
«Куда ты собираешься?» – спрашивает она.
Тина пожимает плечами. При этом она продолжает расчесывать волосы. «Какие у нее хорошие волосы!» – думает мама, и в ней вспыхивает ненависть к Верещагину.
«Прогуляюсь», – отвечает Тина.
«Он скользкий, мерзкий тип! – внезапно кричит мама. – Он здесь так шутил, будто ничего не произошло. У него самообладание негодяя!»
Тина перестает расчесываться; впрочем, больше и не надо, волосы прекрасно уложены. «Он шутил? – спрашивает она, и глаза ее становятся круглыми от изумления. – Ты с ним разговаривала?»
«Никуда ты не пойдешь», – говорит мама.
«Ты с ним разговаривала?» – повторяет Тина.
«Я запру дверь!» – кричит мама.
«До свидания», – говорит Тина и уходит. Спина у нее неестественно прямая.
«Нельзя ей потакать, – думает мама Тины и вспоминает рассказ соседки об одной юной девушке, почти девочке, десятикласснице, чуть ли не из дома напротив. Мать ей потакала-потакала, а потом нашла в кармане белого школьного передничка пачку презервативов. «Зачем они тебе?» – спросила мать. «Я их надуваю», – ответила дочка и цинично усмехнулась.
«Господи!» – думает мама Тины. Она сидит на том стуле, на котором два дня назад сидел Верещагин, еще им выступавший на Межгалактическом Конгрессе. Она сидит на том же стуле, сложив на коленях руки, с горемычным лицом – задумалась. А на стене висит фотография ее матери, Тининой бабушки – тоже на стуле, точно тек же сложены на коленях темные крестьянские руки, и лицо горестное. «Если сейчас не пресеку, потом всю жизнь буду себя корить», – думает мама Тины.
147
Верещагин наклоняет ладонь, серые кристаллики сыплются на чистый листок писчей бумаги. Главный инженер прихлопывает их своей ладонью. «Они?» – спрашивает он, ликуя. «Три штуки, как и договорились», – говорит Верещагин. «Теперь план у меня в кармане, – говорит главный инженер и убирает ладонь, чтоб полюбоваться кристалликами. – Мы выполним его к середине декабря. – На листке бумаги только два кристаллика, главный инженер бледнеет. Он выгибает над листком ладонь, с нее отклеивается и падает третий. – Мы выполним план к середине ноября, – говорит он, розовея. – Сверла – наше узкое место, вам этого не понять». – «Понять, – не соглашается Верещагин. – Какую продукцию вы делаете? Что завод выпускает?» – «Мы делаем стальные кубики с дырочкой посередине, – говорит главный инженер. – Зачем – не спрашивайте, у нас засекреченный завод, это государственная тайна». – «Вы давали подписку? – спрашивает Верещагин. – Я знаю одного человека, он тоже давал подписку и молчит как рыба. Даже родному отцу…» – «Не давал я подписки, – перебивает главный инженер. – Я сам не знаю, для чего эти кубики. Знаю только, что деталь важная». – «Кубик с дырочкой – что же в нем важного?» – спрашивает Верещагин. «Сам кубик обычный, – отвечает главный. – Он деталь в сложной машине. Нам, понимаешь, присылают кубик, мы сверлим в нем дырочку и отсылаем дальше. А все остальное – дело не наше». – «Ага, – говорит Верещагин. – Теперь ясно. Такой огромный завод сверлит кубики и – все?» – «Могучая страна, – объясняет главный. – Масштаб. Этих кубиков – эшелоны. Нас, правда, ругают. Вы, говорят, хоть бы для блезиру делали какой-нибудь ширпотреб. Какие-нибудь сковородки или вешалки… Три сверла с алмазными наконечниками, я о таком я только во сне мечтал». – «Это не алмазы, – говорит Верещагин. – Это «Толоконный лоб». – «Какой лоб? – удивляется главный. – Мы же договаривались – алмазы». – «Толоконный лоб» – наше внутреннее наименование, – поясняет Верещагин. – Совершенно новая штука. В шесть с половиной раз тверже алмаза. По шкале Мооса». «С ума сойти! – восхищается главный. – О таком я даже во сне не мечтал». – «Разве во сне мечтают? – удивляется Верещагин. Он специалист по снам. – Во сне смотрят – и все. Разве вы мечтаете?» – «Документы на микроскоп я оформил, – говорит главный. – Деньги переведете на наш счет в банке. Не распить ли нам по такому случаю бутылочку?»
