Результаты такого давления оказываются парадоксальными. Часть адвокатов, разуверившись в возможностях легальной защиты, действительно уходит в подполье и пополняет ряды «красноармейских команд». Власть, по обыкновению, сама создает себе непримиримых врагов.
Однако даже этого мало. В уголовный кодекс Федеративной Германии вводится особая, очень специфическая статья (129-а), согласно которой наказуемым является не только деяние, но и просто членство в террористической организации. Таким образом преодолевается недостаточность доказательной базы, составлявшей главную трудность всех предыдущих процессов над членами РАФ. Видеокамер еще и в помине нет, свидетели операций «Красной Армии», если таковые оказываются, наблюдают просто неких вооруженных людей, лица которых скрыты под масками. Опознать их впоследствии не может никто. Конечно, после каждой акции РАФ делает специальное заявление, в котором берет ответственность на себя, однако как доказать вину конкретного человека? «Принцип коллективной ответственности», как немедленно была квалифицирована эта статья, позволяет теперь осудить любого «за членство в преступной группе». Данная статья существует в немецкой юстиции до сих пор.
Вместе с тем суд – оружие обоюдоострое. Гласность, свобода слова, которых власти ФРГ отменить не могут, работают в этом случае против них. Суд превращается в трибуну протеста, откуда «Красная Армия» делает заявления на весь мир. Члены РАФ выступают на процессе один за другим. Они говорят, что террор для них вовсе не цель, а трагическая необходимость. Они говорят, что обратились к вооруженной борьбе лишь тогда, когда на собственном опыте убедились в бессилии легальной демократической оппозиции. Они говорят о фашистских и полицейских методах действий властей ФРГ, чему приводят многочисленные примеры. Они обличают, они негодуют, они призывают к подлинной справедливости и свободе.
Любопытно посмотреть фотографии, сделанные на этом процессе. Суд хоть и проходит в специальном корпусе тюрьмы Штаммхайм, в изолированном внутреннем помещении, практически не имеющим окон, но обстановка, по современным представлениям, очень вольготная: нет ни железных клеток для обвиняемых, ни «аквариумов» из пуленепробиваемого стекла. Подсудимые, одетые в джинсы и свитера, сидят на скамье, огороженной лишь невысоким барьером, под охраной, конечно, но – совершенно открытые и доступные общению с публикой. И они этой возможностью непрерывно пользуются. Фидель Кастро на аналогичном процессе скажет: «История меня оправдает». Андреас Баадер в ответ на все обвинения громко заявит: «Нас будут судить следующие поколения». Зал эти заявления бурно поддерживает. Пресса, даже нисколько не сочувствующая «левакам», без промедления разносит их речи по всей Германии. Вопреки намерениям властей процесс сразу же обретает не уголовный, а ярко выраженный политический и революционный характер.
Причем обвиняемые выглядят явно убедительнее, чем судьи. Когда эксперты оглашают характеристику терроризма, данную министром внутренних дел ФРГ – «Основная цель терроризма – убить как можно больше людей. Очевидно, что террористы хотят вселить в сердца людей по всему миру ужас и страх», – то Баадер немедленно отвечает: «Я бы сказал, что это очень точное определение той политики, которую проводит Израиль по отношению к палестинскому освободительному движению, это очень точное определение политики, которую проводили США во Вьетнаме… И именно немой ужас пытается вселить в сердца людей прокуратура ФРГ, когда строит в тюрьмах новые «мертвые коридоры». А Ульрика Майнхоф тут же дополняет его: «Терроризм – это разрушение таких объектов, как дамбы, каналы, больницы, электростанции. Начиная с 1965 года США систематически подвергали бомбардировке в Северном Вьетнаме именно такие объекты. Терроризм действует среди всеобщего страха. Городская герилья, которую мы ведем, напротив, внушает страх только государственной машине».
Суд ничего не может с этим поделать. Разумеется, он использует все возможные методы, которые содержит его исторический арсенал: подсудимых одергивают, лишают слова, удаляют из зала или, наоборот, принудительно доставляют туда, отклоняют все их протесты, требования, тем более по составу суда, – полиция в свою очередь откровенно преследует их адвокатов: задерживает, устраивает обыски в офисах, конфискует рабочие документы. Однако приводит это только к тому, что обвиняемые отказываются признать законность такого суда и перестают отвечать на самые простые вопросы. Даже для установления личностей подсудимых (необходимая процедура) судье Принцингу требуется целых 26 дней. Часто суд попадает в идиотское положение. Например, когда Ульрика Майнхоф, выведенная из себя тем, что одно и то же приходится говорить несколько раз, называет судью Принцинга задницей, тот разъяренно требует повторить эти слова, чтобы данное оскорбление можно было занести в протокол, и Ульрика, к восторгу зала, громко и отчетливо повторяет. Аналогичным образом поступают Баадер и Энсслин. Уже вечером их ответы цитируют на собраниях, в клубах, в молодежных кафе. Не вызывают доверия свидетели и обвинения. Даже Герхард Мюллер, на которого суд возлагает особенные надежды (ему обещано досрочное освобождение и денежная премия, составляющая, по некоторым данным, 500 000 марок), дает показания путаные, а зачастую просто бредовые, не могущие никого ни в чем убедить. Правительство ФРГ терпит очевидное поражение в информационной войне против РАФ. Процесс находится в центре внимания и западногерманской, и европейской прессы, политический авторитет «Красной Армии» непрерывно растет. Обезоруженные, брошенные в тюрьму, измотанные голодовками и пребыванием в «мертвых блоках», лишенные нормальной защиты, ограниченные во многих правах, рафовцы тем не менее явно выигрывают, возможно, главную свою битву и выглядят вовсе не побежденными, а – авангардом, только еще завязывающим решительный бой. Из этого делаются соответствующие выводы, и в борьбе со следующими поколениями «Красной Армии» полиция уже предпочитает не арестовывать членов РАФ, а при малейшем сопротивлении – уничтожать. Сила слова, как это часто бывает, оказывается опаснее силы пуль.
И все-таки государственную машину не остановить. Она подобна жерновам господа бога, которые крутятся медленно, но перемалывают все до конца. Так происходит и на процессе РАФ. Вращаются судебные шестеренки, цепляются зубчики, поворачиваются штифты, надвигается неумолимый финал. Обвиняемым удается несколько затормозить это действие: так, слушание дела по существу начинается только через восемь месяцев после начала суда. Им удается сделать публичным компрометирующий администрацию Штаммхайма скандал, связанный с незаконным прослушиванием бесед обвиняемых и адвокатов. Им даже удается свалить судью Принцинга, доказав, что тот передает следственные материалы в прессу с целью дискредитировать РАФ. Однако это ничего не меняет. Колесики по-прежнему крутятся, валы вращаются, машина перемалывает один протестный аргумент за другим. Сменивший Принцинга в кресле председательствующего судья Фот с тем же механическим упорством движет процесс в заранее намеченный пункт.
