Седака слышал, как храпят и ржут лошади, видел, как зловещие оранжево-красные языки пламени пожирают сухое сено, врываясь на второй ярус. Это было все равно что увидеть ад в иллюминатор.
"Все, - решил Седака, - с меня хватит".
Одно дело совершить налет на безоружного почтальона в тихом месте и другое... Джордж Седака зачехлил пистолет и обратился в бегство.
Растерянная, она никак не могла осмыслить происходящее.
- Папа! - кричала она. - Папа! Папочка! Все размыто, призрачно. Горячий удушливый дым и красные вспышки. Удары копыт в дощатые двери. А засова уже нет, и двери настежь. И лошади вырываются.
Чарли, упав на колени, искала отца, искала на ощупь, а мимо проносились лошади - тени, абрисы лошадей. Обрушилась балка в снопе искр, и сразу вспыхнуло сено в каком-то стойле. В меньшем отсеке конюшен с грохотом взорвался бак с бензином для трактора - точно великан откашлялся тридцатью галлонами горючего.
Чарли ползла как слепая, выставив перед собой руки; копыта проносились над самой ее головой. Вот одно чиркнуло по плечу и опрокинуло навзничь. Ее рука наткнулась на ботинок.
- Папа? - Голос ее дрожал. - Папа?
Он был мертв. Еще бы не мертв. Все мертво. Сама земля горит. Сначала мать убили, теперь отца.
Зрение постепенно возвращалось к ней, но предметы словно плавали в тумане. Жар накатывал волнами. Ведя рукой по его ноге, она добралась до ремня, потом пальцы осторожно скользнули вверх по рубашке и вдруг нащупали что-то влажное, липкое. Набухающее. Она окаменела.
- Папа, - прошептала она.
- Чарли?
Едва различимый хрип... но, несомненно, его хрип. Рука отца нашла ее лицо; он потянул ее к себе.
- Нагнись... ближе.
Она подползла вплотную, и тут его лицо выплыло из серого марева. Вся левая сторона опустилась вниз, застыла, левый глаз налился кровью, как в то утро в мотеле Гастингс Глен.
- Папа, что же это... - простонала она.
- Некогда, - сказал он. - Слушай, Слушай меня!
Она склонилась над ним, слезы закапали ему на лицо.
- К этому шло, Чарли... И нечего плакать. Сейчас...
- Нет! Нет!
- Хватит! - оборвал он ее грубо. - Сейчас они попытаются убить тебя. Так ты... не церемонься. Хватит в перчатках. - У него вышло "в певчатках", ибо говорить он мог лишь уголком перекошенного рта. - Не давайся им, слышишь! И не дай им замести следы. Чтобы не сказали потом... случайный пожар...
Он с трудом приподнял голову, ловя губами воздух. Снаружи, сквозь треск прожорливого огня, пробились хлопки выстрелов, не имевших, казалось, никакого отношения к происходящему. Только с лошадьми, опять что-то с лошадьми...
- Папочка, не разговаривай... тебе нельзя.
- Не... когда. - Он чуть привстал на правом локте, чтобы лучше ее видеть. Изо рта с обеих сторон текла кровь. - Ты должна сделать все, чтобы вырваться, слышишь? - Она вытерла с его губ кровь краем джемпера. Спину обожгло. - Сделай все, чтобы вырваться. Будут мешать - убивай. Война так война. Пусть знают... - Голос его слабел. - Все сделай, чтобы вырваться. Сделай это для меня, Чарли. Поняла?
Она кивнула.
Где-то сзади рухнула еще одна балка, крутанувшись в воздухе огненным колесом фейерверка. На них дохнуло жаром, точно из печной трубы. Искры, как голодная мошкара, впивались в тело, прежде чем погаснуть.
- Сделай... - Он откашлялся кровью и через силу выговорил: - Сделай так, чтобы это никогда не повторилось. Сожги все это, Чарли. Все сожги.
- Папа...
- Иди же. Сейчас... рухнет.
- Я тебя не оставлю, - сказала она дрожащим беспомощным голосом.
На лице его появилось подобие улыбки. Он привлек ее к себе еще ближе, словно хотел что-то шепнуть на ухо. И - поцеловал.
- Я тебя оч...
Это были его последние слова.
За отсутствием старших по рангу Джулзу пришлось взять командование на себя. Он выжидал сколько мог после выстрелов в конюшнях, он был уверен, что вот-вот перед ним появится живая мишень. Но Чарли не появлялась, а тем временем наиболее глазастые уже углядели, что творится позади конюшен, и тогда он понял - если он хочет их задержать, надо действовать. Он двинулся вперед, и люди за ним. Лица у всех напряглись, посуровели. Вот теперь стало видно: не для того вышли, чтобы ворон пострелять.
В дверном проеме мелькнула тень. Она! Все разом вскинули винтовки. Двое открыли огонь, еще не видя цели. Но вот...
То была не она, то были лошади - пять, восемь, десять, - морды в пене, зрачки белые, безумные.
Пальцы сами нажали на спуск. Даже наиболее хладнокровные, успевшие сообразить, кто перед ними, втянулись в общую пальбу. Это была бойня. Две лошади завалились вперед на полном скаку; одна из них напоследок горестно заржала. Трава окрасилась кровью, такой яркой в этот ясный октябрьский день.
- Стойте! - заорал Джулз. - Стойте, дьявол вас! Это же лошади, лошади!
С равным успехом король Канут некогда пытался укротить морскую стихию. Людей обуял страх перед невидимой силой; от завывания сирены и этих слов "готовность ярко-желтый", от вида пожарища, охваченного черными клубами дыма, и грохота взорвавшегося бака с горячим, от всего этого нервы у людей натянулись до предела, а тут вдруг мишени, в которые можно разрядить винтовку... и они разряжали.
Две лошади остались лежать на траве без движения, у третьей тяжело вздымались бока; упав, она перегородила дорожку, посыпанную измельченным кирпичом. Те, что неслись следом, резко взяли влево и, ничего не видя перед собой, помчались прямо на людей. Трое или четверо успели отскочить, но у одного заплелись ноги, и его, кричащего, затоптали.
- Хорош! - орал Джулз. - Хорош, говорю! Отставить огонь, кретины! Отставить, кретины!
Но бойня продолжалась. Глядя перед собой пустыми, отчужденными глазами, люди перезаряжали оружие. Многие из них, подобно Рэйнберду, были ветеранами вьетнамской войны, и на их лицах, выжатых и застывших, лежала печать былых кошмаров, возведенных в степень безумия. Кое-кто прекратил пальбу - одиночки. Пять лошадей полегло. Нескольким удалось спастись, среди них Некромансеру, чей хвост развевался, словно флаг на боевом корабле.
- Девчонка! - заорал кто-то, показывая на дверь конюшен. - Девчонка!
Поздно. Они только что разделались с лошадьми и не могли с ходу переключиться. Не успели все развернуться в сторону Чарли - в глаза бросилась жалкая фигурка в свитерке, в синих гольфах, поникшая голова, - а навстречу им уже бежали дорожки огня, точно нити губительной паутины.
Вновь стихия захлестнула Чарли, и это было ее спасение. Боль утраты, невыносимо острая, сразу пошла на убыль, притупилась.
И вновь собственная власть раздразнила, разожгла ее любопытство - чем не заманчивая игрушечная адская машина, о возможностях которой можно только гадать?
