Кевин бил как обычно. Выходил на площадку и тут же отключал мысли. Сегодня легко. Отбросить! «Сингл» вдоль линии, ерунда. Не думать ни о чем!
К концу они замедлили темп, уверовав в близкую уже победу. И, как всегда случается в таких обстоятельствах, незаметно для себя расслабились настолько, что оказались отброшены к своему последнему ауту, к ничейному пробегу на первую базу. Вышла Рамона; Кевин отодвинулся к большому кругу, начерченному на площадке, помахивая битой. Совершенно спокойно, отметая прочь соображения об успехе своей команды, он сказал себе:
«Если Рамона залепит „в молоко“, игра кончится, и у меня будет тысяча отбитых за сезон».
Кевин даже отступил назад на шаг, настолько его шокировала собственная мысль. И как могло прийти ему в голову такое?.. Очень нехорошая мыслишка, пахнет недоброжелательством и эгоизмом, а то и чем похуже. Кевин раньше не замечал за собой подобного и напугался. Что заставляет нас?..
Рамона сделала «сингл». Трибуны взревели. Два сюда, два наружу, один убежал. Игра на линии. Господи, если бы эта гадкая мысль не вылезла из его гадких мозгов! Он не хотел такого исхода! Это был не он, а кто-то другой; поганец, он раньше лишь говорил за Кевина, а теперь, видно, решил действовать…
Но, как бы то ни было, Рамона сделала то, о чем он подумал. Теперь – на площадку отбивающего; весь мир отступил в сторону. Убедись, что коснулся правильного «домика», – мелькнула сумасшедшая мысль.
Тим, подающий «Тигров», слегка кивнул Кевину. «Брезгуешь, парень, подойти и пожать руку человеку, который сейчас выбьет тысячу?» – пронеслось у того в голове. Кевин криво усмехнулся и тоже едва кивнул, мол, желаю удачи, Тим. О, вот это – его родная мысль. Значит, все-таки вожжи держатся пока в руках! Отлично. Теперь все забыть: везение, невезение, ругань – все вокруг.
Рука Тима качнулась назад и вниз. Мяч взлетел в небо, большой и круглый; он медленно вращался. Кевин сконцентрировался как никогда. Вот оно, крещение атлета! Вот он, момент истины для отбойщика! Вечное мгновение; а затем оно кончилось, и мяч стал падать вниз, а Кевин выставил вперед опорную ногу, развернув бедра, и напряг запястья, твердо удерживая биту. Удара мяча он почти не почувствовал – тот задел биту за самую маковку и, словно белая ракета, отлетел вправо от центра. Громи их!
Кевин не торопясь бежал к первому «домику», наблюдая за летящим мячом. Хэнк, внешний на центральном поле, обернулся и рванулся назад, стараясь опередить Кевина. Он несся, опустив голову, толстоватые короткие ноги ходили туда-сюда, словно поршни. Так бегать в сорок шесть! И неизменная пасторская блуза.
Хэнк глянул через плечо, скорректировав направление, и непостижимо каким образом прибавил ходу. Теперь он неотрывно следил за мячом в воздухе; тот летел прямо над его головой и быстро снижался, собираясь упасть по левую руку. Хэнк рванулся, подпрыгнул, скребя воздух вверху себя здоровенной перчаткой и, зацепив с размаху мяч, кувырком шумно упал на землю. Поднялся, высоко вскинув руку. В «кармане» перчатки будто бы торчала порция мороженого. Поймал.
Кевин, тормозя, подбежал следом. Он был смущен. Натужно засмеялся. Забыл, как уходят с поля, вмазав в аут. И тихонько пошел, ощущая стыд. Игра окончена, больше спешить некуда.
Хэнк выудил мяч из перчатки и изучал его с болезненной миной, как если бы держал за уши убиенного им зайца. Немного погодя он встряхнулся, повел плечами и побежал по полю. Трусцой нагнав Кевина, передал мяч.
– Извини, Кевин, – скороговоркой произнес Хэнк, – но, знаешь, я подумал, ты хочешь, чтобы я сделал попытку.
– Да уж… Дьявольская была попытка, – ответил Кевин, и все вокруг них засмеялись.
– Ну ладно, не огорчайся. Я думаю, 994 на биту за сезон – не так уж плохо; а?
Тут ребята принялись поздравлять Кевина, хлопать по плечу. Хэнка окружили его «Тигры» и стали качать, а когда пошли с поля, ребята из команды Кевина схватили его за руки-ноги и тоже понесли на плечах; скосив глаза, Кевин видел, как туловище Хэнка в пасторской блузе здоровенной рыбой вплывает в раздевалку.
Кевина торжественно установили в ямку для подач, предоставив свободу. Он нагнулся и занялся борьбой с завязками бутс.
Сзади Колобком подкатилась Дорис:
– Не горюй, Кевин, удар ты отбил мастерски. Просто Хэнк словил потрясающе.
– А!.. Не в этом дело… – Кевин расстроено потер лоб.
– Да, конечно. – Дорис положила руку ему на плечо. – Понимаю.
Ничего-то она не понимала; и не собиралась понимать. Когда люди так говорят, они чаще всего имеют в виду совсем иное. Кевин знал, что подразумевала Дорис. Он шумно выдохнул, чувствуя ее руку на своем плече, и кивнул, глядя вниз, будто соглашаясь в чем-то с подкрашенным кирпичной крошкой, запыленным цементом площадки.
* * *
Празднование перевалило за вторую половину дня; появился оркестр, и начались танцы. Кевин принял еще пару стаканчиков, а затем тихонько ускользнул к своей машине, отцепил тележку и залез на седло.
Настроение было подавленное. В основном из-за Тома. Не хватало бесед с ним, не хватало его морщинистой – лучистой! – усмешки: «Перестань пучить глаза, Кевин. Ты воспринимаешь все слишком всерьез». Том бы сказал ему, что 994 на самом деле лучше, чем 1000. Неужели правда, что больше никогда ему не поговорить с Томом? Потеря… Такая, что даже трудно представить.
Кевин спускался с Редхилла, снедаемый такими мыслями, тоскуя от того, что ничего нельзя исправить. Потеря Тома – самое худшее из всего, что произошло, что обвалилось на Кевина. Потому что потеря эта невосполнима. Жизни – как листья. Ах, как Кевин нуждался в беседах с Томом, в его советах и шутках, байках и чудачествах!..
– Деда… – прошептал Кевин, взял руль низким хватом, как гонщик, встал на педалях, словно в стременах, и яростно заработал ногами, изо всех сил поддергивая одну педаль за ремешок застежки-туклипса и обрушиваясь одновременно на другую.
Ветер грохотал в уши, ныли мышцы бедер. Кевин заставлял их работать, несмотря на растущее отравление мускулов молочной кислотой, которое вызывало жгучую боль, пронизывающую насквозь машиноподобно двигающиеся ноги. Ничего, надо лишь посильнее прогреть мотор…
Когда вопрос с болью в ногах утрясся, дали себя знать пальцы рук, ягодицы; начало сводить шею – все-таки поза гонщика не для комфорта. Дыхание все усиливалось, пока Кевину не начало казаться, что ребра его ходят на манер кузнечных мехов. Пот под ветром высыхал на предплечьях, оставляя беловатый соленый налет. И все это время черная депрессия сидела у Кевина где-то внутри, в желудке, прыгающем вверх и вниз с каждым вдохом, и наполняла все его тело своей, особой болью. Удивительно, как эмоция – продукт воображения – может создавать совершенно реальную боль.
