– А кто ж мог? – удивился Гаврила. – В здешних местах из гривенных – только мы. Ну, еще Бориска. Так он совсем больной лежит. Даже если гривна помогла, ему все равно еще долго не ходить-бродить, а стонать да охать!
– Еще Серафим! – напомнила я.
– Так он же где-то здесь! – возразил Гаврила. – Рыщет волком голодным! Вы ж сами говорили…
– А проверить все равно не мешает, – сообщила я и обратилась к кактусу с просьбой показать мне бескрылого нашего.
Рядом с экраном, демонстрирующим кусок пустынного берега, возник другой. И на нем было уже гораздо более оживленно. Там присутствовали: Серафим, Бориска, серафимова Степанида, а также остальные обитатели серафимовой потайки.
Изображение было четким, но каким-то рваным. Состоящим будто из стоп-кадров. Опять помехи в эфире? Но на экране, несомненно, была серафимова потайка. Часть ее. Избушка, где вчера вечером происходило пыточное дознание.
Только вот сейчас о кровавой пытке ничего в избушке не говорило. Посередине комнаты стоял широкий стол, на котором горой были свалены наши пищевые плитки. Нашлась пропажа! А вокруг стола, по лавкам, сидели веселые и довольные серафимовы прихвостни и с аппетитом пожирали наше добро.
Для них, что ли мы тащили его через столько преград и препятствий?
– А знаешь, Бориска-то, похоже, живехонький и здоровехонький уже! – поделилась я с Гаврилой своим наблюдением.
– Да быть того не может! – возмутился он. – Видывал я людей после правежа – долгонько им здоровья набираться приходилось! Не одну неделю!
– А Бориска, получается, шустрее оказался! – пожала я плечами. – Или Матвей не очень сильно старался над ним.
– Матвей? Как вы подумать могли такое, княгиня! Да Матвей с ним – по всем правилам!… И по всей строгости!
– Ну, не знаю… Тогда остается одно предположить: его подняли на ноги наши чудодейственные пищевые плитки!
– Вот это – вполне может быть, – согласился Гаврила. – Еда в той пещере, где нам князь гривны даровал, хорошая! И сытная, и вкусная! Может статься, что и лечебная.
– А мы это сейчас проверим! – сказала я и шагнула в экран – прямо к столу с плитками.
Нельзя сказать, что мое появление в избушке, посреди общей трапезы прошло незамеченным. Очень даже замеченным!
Кто-то поперхнулся, кто-то икнул, у Степаниды надкушенная плитка вывалились из ослабевших пальцев. Бориска побледнел и вскочил на ноги, опрокидывая лавку. Он вовсе не производил впечатления человека, только вчера пережившего страшную пытку.
Отреагировал и Серафим. Он не только выпучил глаза, но и додумался спросить:
– Так ты – живая?
Глупее ничего не придумал?
– Мертвая! – брезгливо сообщила я и подошла к столу.
Народ шарахнулся, как от чумной. Никто не сделал попытки помешать мне. Серафим тихо отполз по лавке подальше, Бориска продолжал стоять, широко открыв рот. Я заметила пару новых прыщиков на его побледневшей щеке. Один из голутвенных продолжал громко икать.
Ну что ж – мне их ступор даже на руку, решила я и принялась сгребать плитки со стола себе в подол.
– Мертвая… – дрожащими губами повторил Серафим. Похоже, он принял произнесенное слово за чистую монету.
– Так ты на поминки явилась? – повизгивающим от страха голосом предположил Бориска.
– У вас тут поминки? – удивилась я. – И кого поминам?
– Вас, княгиня, – угодливо закивала Степанида. – Сороковины отмечаем…
– Чего? – я так удивилась, что даже о плитках забыла и они с шелестом посыпались на пол. – Сколько отмечаете?
– Сорок дней с вашей кончины, – истово закивала Степанида. – Все по-божески, не обессудьте! Серафимушка, как вернулся да рассказал про вашу страшную смертушку, так мы и решили, чтоб, значит, вы на том свете на нас зла не держали, помянуть вас в сороковины. Сами видите – мы по-хорошему, по-людски к вам, так что и вы уж не нас там зла не держите…
– А вы не ошиблись? – глупо спросила я. – Действительно сорок дней прошло как мы от вас ушли?
– Да как же сорок! Не сорок, а уж почти два месяца! – словоохотливо пояснила Степанида. – Осень ведь теперича на дворе! Сорок дней – это с той поры, как Серафимушка вернулся да рассказал…
– Понятно, – прервала я ее. – Молодцы, что все по-людски. И вам воздастся!
И попросила у кактуса экран с древнегреческим залом. И тут же шагнула в него.
– Ух ты! – восхитился Гаврила. – Споро вы, княгиня! Я и мигнуть не успел, а вы уже обратно. И с харчем! – обрадовался он, увидев у меня в руках пригоршню плиток.
– Споро, – подтвердила я. – А могла бы и еще спорее.
– Как это? – удивился Гаврила, беря протянутую плитку.
– Ты ешь, а я расскажу. Много чудес, а объяснение одно. Знаешь, почему Бориска выздоровел?
– Из-за этих плиток? – чавкая спросил Гаврила.
– Из-за дуриток! – ругнулась я. И когда он поднял удивленный взгляд, добавила, смягчившись. – Потому что уже два месяца прошло, за это время любая сволочь выздоровеет. Смотри, не подавись.
– Как это? – Гаврила явно не понимал о чем толкует княгиня. – Как же – два месяца? И дня не прошло!
– Это у нас, здесь, возле главного запасного компьютера. А снаружи – два месяца отщелкало! Осень на дворе!
– Здесь – день, там два? – Гаврила смотрел на меня с тревогой. И тревожился он явно не за временные катаклизмы, а за состояние головы княгини.
– Ага, два, – подтвердила я. – Только не дня, не обольщайся. Два месяца. О, время летит! За этот срок все не только повыздоровели, но даже успели украситься новыми прыщиками. А также помянуть нас и даже забыть. – Я взяла одну из принесенных плиток, потерла в ладонях, освобождая от обертки.
Гаврила продолжал таращиться на меня в недоумении. Пришлось пояснить свои действия:
– Проголодалась! За два-то месяца – немудрено проголодаться, как считаешь?
– Это, Еленочка, вы о некоем парадоксе времени говорите? – осторожно поинтересовался Аркадий Викторович.
– О нем, родимом! – кивнула я. – В нашем случае – о временном замедлении.
– Но как же о замедлении, Еленочка! – не согласился он. – Ведь два месяца – это больше чем один день! Значит, об ускорении…
– Оно бы верно… – хмыкнула я. – Да только сомневаюсь, что снаружи, на целой планете, время вдруг принялось ускоряться. Сами подумайте – с чего это ему галопировать, выдавая осень сразу после начала лета! Надо думать, временные парадоксы гораздо локальнее. А именно – ограничены этим залом. Ну, может, еще чуть-чуть переходами стохастического лабиринта. Но ждать изменений снаружи не стоит. Именно у нас тут время идет не правильно. Весьма замедленно. Раз этак в шестьдесят более замедленно, чем снаружи, в окружающем мире.
– В шестьдесят? – не поверив покачал щетинистой макушкой Аркадий Викторович.
