После чая вышел покурить. Толик Синьков из соседнего отдела уже погасил чинарик о край дворцовой урны, оставив на белой в прожилках поверхности грязное пятно. Но, увидев Сашку, опять полез в карман.
— Чего там у вас? — осведомился заботливо.
Сашка махнул рукой, прикурил, морщась то ли от едкого дыма, то ли от общего неудовольствия.
— То же, что и у вас, тоска беспросветная.
Синьков важно, с пониманием склонил голову.
— Не говори! И что обидно, еще тридцать лет до пенсии. Во, гляди, такими вот будем!
По стеночке тихонько пробиралась серая личность, одна из тех, что не запоминались по именам да фамилиям, — институт по своему народонаселению еще два года назад перевалил за тысячу, а теперь уверенно и неостановимо набирал вторую, шел к следующему крупному рубежу.
— Ведущий инженер, — добавил Толик, прерывисто выпихнув из горла дым. — Слушай, а ты не заметил, что у нас тут всего две категории, два типа мужиков — или вот такие, пыльным мешком огретые, или шустряки лощеные, все крутятся без передыху.
Сашка отвернулся к окну. Внизу "инженерно-технический состав" отдела информации убирал территорию. После строителей, так ничего толком и не построивших, о загрузке сотрудников-подчиненных руководство могло не беспокоиться — фронт работ был обеспечен лет на десять вперед.
— …я к тому, что мы с тобой, пожалуй, только и есть, кто не вписывается в схему.
— Впишемся со временем.
— А может, хрен с ним, с институтом. Знаешь ведь, держишься, цепляешься, а непонятно — за что?! Пропадем, что ли?
Ага! Сашка помнил — лет пять назад, когда Синьков впервые завел эти свои разговоры, их около дворцовой урны собиралось не меньше десятка, кто-то прислушивался, задумывался. Интересно, кому Толик будет лапшу на уши вешать, когда один останется? А ведь останется — и через сколько-то лет тихо-тихо, по стеночке, по стеночке… А если серьезно, Сашка уже обдумывал подобные варианты. Все связанное с уходом грозило страшной возней, суетой, хлопотами, а потому и пугало больше, чем обычные сегодняшние неприятности, вместе взятые. Но Толику в подобном духе отвечать не годилось.
— Да хоть сейчас, чего ждать, пока выгонят!
Выгонять ни того, ни другого никто не собирался. Оба были работниками повыше среднего — планов не срывали, задания выполняли, как говорится, на должном уровне, а иногда и выше. И Сашка и Толик прекрасно понимали — будь хоть сокращение очередное, их не тронут, и потому на «выгон» надежд не питали.
— Везде одно и то же, — успокаивающе сказал Толик. На том и замолчали, временно закрыв бесконечную тему. Только Сашка, снова выглянув в окно, сказал скорее себе самому:
— Где-то чего-то дует, что-то меняется, а у нас тишь да гладь, несокрушимая контора. — Он опять глядел на мир сбоку, усталым понимающим взглядом.
Мимо, распутывая невидимую нить на паркете, проскользил Николай Семенович. Головы, само собой, не повернул. Сашка помрачнел. Стоять у урны и далее становилось неловко.
— Минут через сорок выходи, — бросил в спину Толик.
В комнате женщины брали на абордаж стол начальницы. Сашкиного прихода не заметили. Он заглянул через головы. Журнал был порядком затрепан, видно, прошел через кучу рук. Сашка нахмурил лоб: "Интересно, засечь бы время, когда он по второму кругу обернется через весь институт к нам?"
Сашка уселся за стол, вытащил листок бумаги, принялся рисовать чертиков. Те выходили не смешными, а совсем наоборот, угрюмыми и уродливыми. "Надо что-то делать, — подумал он, может, к невропатологу? Нет, не годится, узнают — от вопросов не избавишься, а главное, от сочувственных взглядов за спиной. Нет, надо самому". Он вспомнил, что где-то, у Толика или у Светки, видел тощенькую книжицу с приказующим названием "Учитесь властвовать собой". Хорошо бы! Но Сашка знал, что эта книжка и ее советы — для тех, кто и так умеет властвовать собой, а у него ничего не получится, самое большее, на два-три денька впряжет себя, но дольше не выдюжит.
— Ну, вижу — работа на износ! — в комнату заглянул начальник.
Женщины порхнули от стола — абордаж был отложен до лучших времен. Журнала и след простыл.
— Да вот, ставлю задачи… — заулыбалась завсектором.
Николай Семенович одобрительно склонил голову, немного постоял, подошел к Сашке. Тот уже листал какую-то инструкцию, а про себя гнал начальство из комнаты куда подальше. Но Николай Семенович не спешил подчиниться мысленному приказу. Лишь убедившись, что аудитория, по-видимому, созрела, он кашлянул пару раз, набрал в грудь побольше воздуха:
— Ну все, нас, кажется, обошли…
— Ура, — прошептала из-за своего стола завсектором.
— …да, штаты отстояли, я же неоднократно констатировал — только дифференциальный подход во главу угла, вот так!
Сашка новость принял равнодушно. Да и какая это для него новость, даже если бы и сократили кого-то — не беда. Любое сокращение выливалось в перепихивание сокращенного из отдела в отдел и, как правило, возвращение восвояси. Но и это для многих было жизнью — кипели страсти, все бурлило, институт оживал.
Палец Николая Семеновича завис в полуметре от Сашкиного носа:
— Кстати, сколько у тебя сейчас?
Будто не знает! Сашка ничего, кроме пальца с блестящим холеным ноготком, не видел. Вот дернуть бы сейчас за него! Или нет, лучше линейкой наотмашь, мол, по какому праву в меня пальцем тычешь?! Он опустил глаза, голос задрожал, как обычно:
— Сто шестьдесят.
Николай Семенович сделал удивленное лицо. Настолько удивленное, что можно было подумать, он ожидал услышать; триста, четыреста, но уж никак не названную сумму.
— М-да-а, ничего, к новому году сынтегрируем что-нибудь, — начал он несколько неуверенно, а закончил на мажоре: — Бумагу я подал, а там — как решат, — он мотнул головой в неопределенном направлении.
Сашке бы радоваться, благодарить. А он сидел как оплеванный, даже над стулом не приподнялся, слова к языку прилипли. Только кивнул. И почувствовал, что кожу у висков начинает жечь. Ну почему он вечно должен быть кому-то благодарен, ну за какие такие грехи?!
— От радости в зобу дыханье сперло? — Начальник, кроме всего прочего, был шутником и постоянно подчеркивал свой демократизм, не деликатничал — мол, все мы, ребята, из одного котелка кашу хлебаем. Кому-то нравилось.
— Спасибо, — выдавил Сашка, жалея, что под рукой нет ничего тяжелого. А если б и было? Нет, обмяк и растекся по стулу — хоть плачь, хоть смейся, прямо гипноз какой-то. Ведь не подхалим, не карьерист, чего дрожать! Да и не дрожат те, уж кто-кто, а они себя чувствуют уверенно. И нужна ему эта прибавка, ну повысят, а потом не денешься никуда, на крючке, знай себе вечное спасибо в сердце носи, а лучше на языке. Сашка вскипал. Но кипенье это не придавало сил, а, напротив, лишало их, мутило ум. — Николай Семеныч, а остальным?
