— Да, — прошептал он.
— Они приказали врачам извлечь у нее контрацептивный имплантат и позволили вам… или заставили вас… сделать ей ребенка — это было частью их программы пыток. Только частью. Слава Богу, они погибли прежде, чем успели выполнить все, что собирались.
Ботари согнулся чуть ли не вдвое и крепко обхватил колени своими длинными руками. Дышал он часто, как после бега. Лицо его побледнело и блестело от пота.
— А последняя картина? — напомнила Корделия.
— Ох, миледи. — Он с трудом сглотнул. — Что бы это ни было… Я знаю, это ближе всего к тому, что мне нельзя вспоминать.
Ботари снова сглотнул. Корделия начала понимать, почему он не притронулся к еде.
— Вы хотите продолжать? Вы можете продолжить?
— Я должен. Миледи, капитан Нейсмит. Потому что Я помню вас. Помню, что видел вас. Вы привязаны к кровати Форратьера, одежда разрезана… вы обнажены. И течет кровь. Я смотрю вверх от ваших… Но вот что я хочу знать… Должен знать.
Сжав обеими руками голову, Ботари наклонил к ней осунувшееся, страдающее лицо.
Корделия испугалась. У него, видимо, чудовищно повышается давление, из-за этого и возникают такие дикие мигрени. Но в таком случае не грозит ли ему инсульт, если зайти слишком далеко, дойти до последней истины? Какой дьявольский психоинженерный фокус: заставить свой собственный организм наказывать себя за запретные мысли…
— Я и вас изнасиловал, миледи?
— Что? Нет!!! — Она вспыхнула от обиды — не за себя, а за сержанта. Проклятые ублюдки — они посмели отнять У него даже это знание?!
Ботари зажмурился, всхлипнул, и слезы облегчения побежали по его щекам.
— Слава Богу! Но… вы уверены?
— Форратьер дал вам такой приказ. Но вы отказались. По собственной воле, идя на смертельный риск. На некоторое время вы оказались в чертовски трудном положении. — Ей страшно хотелось рассказать и все остальное, но сержант был в таком состоянии, что последствия могли стать непредсказуемыми. — И давно вы начали об этом думать? Испытывать эти сомнения?
— Как только снова увидел вас. Этим летом. Когда вы приехали, чтобы выйти замуж за лорда Форкосигана.
— И вы целых шесть месяцев не смели спросить?..
— Да, миледи.
У нее перехватило дыхание.
— В следующий раз не ждите так долго.
Судорожно сглотнув, он неловко вскочил и отчаянным взмахом огромной руки словно попросил: «Простите». Перекинув длинные ноги через невысокую ограду кладбища, он нырнул в кусты. Корделия несколько минут встревоженно слушала, как мучительно выворачивает его пустой желудок. Наконец спазмы стали реже, потом прекратились. Сержант вернулся, вытирая губы. Он был мертвенно-бледен, но в глазах его теперь теплился слабый огонек жизни.
Ботари сел и задумался, растирая руками колени и глядя в землю.
— Но, по сути, я насильник, хотя вы и не стали моей жертвой.
— Это верно.
— Я не могу… себе доверять. А как вы можете доверять мне?.. Знаете, что гораздо приятнее женщины?
Корделия лихорадочно гадала, выдержит ли она без истерики еще один резкий поворот в разговоре. «Сама разрешила ему дать волю чувствам — вот теперь и расхлебывай».
— Продолжайте.
— Убийство. После него чувствуешь себя свободным. Это не должно… не должно быть таким приятным. Лорд Форкосиган так не убивает.
Глаза сержанта были полузакрыты, брови нахмурены, но он уже не казался сплошным комком боли — видимо, воспоминания о Форратьере миновали.
— Наверное, это от того, что вы даете волю ярости, — осторожно сказала Корделия. — Почему в вас ее столько скопилось? Она просто не отходит от вас. Люди ее чувствуют.
Его кулак сжался напротив солнечного сплетения.
— Это давняя история. Но я не всегда такой. Она взрывается неожиданно.
— Сам Ботари боится Ботари, — пробормотала она.
— А вы не боитесь. Даже лорд Форкосиган боится больше.
— Почему-то я чувствую, что вы с ним связаны. А он — мое сердце. Как я могу бояться собственного сердца?
— Миледи… Уговор?
— А?
— Вы будете говорить мне… когда можно убивать. И тогда я буду знать.
— Нет, так нельзя… Послушайте, а если меня не окажется рядом? В такие моменты некогда раздумывать. Вы должны защищать себя — но при этом интуитивно разбираться, действительно ли вам угрожает опасность. — Корделия села еще прямее, удивленно глядя на него. — Поэтому вам так важен мундир, да? Все эти уставы и тому подобное — они дают вам уверенность, что все идет правильно.
— Да. Я дал клятву защищать дом Форкосиганов. Так что все в порядке.
Он кивнул, явно успокоенный. Чем, Господи? Она покачала головой.
— Вы просите меня стать вашей совестью. Выносить за вас суждения. Но вы — нормальный человек. Я видела, как вы сделали правильный, очень трудный выбор в экстремальных обстоятельствах.
Он снова сжал руками голову:
— Но я-то этого не помню! Не могу вспомнить, как я это сделал.
Корделия вдруг почувствовала себя совсем маленькой.
— О Господи… Знайте одно, сержант: какая бы помощь вам от меня ни потребовалась, вы имеете на нее право. Мы вам обязаны, Эйрел и я. Мы помним все, даже если вы забыли.
— Так помните это за меня, миледи, — смиренно попросил он. — И у меня все будет в порядке.
— Не сомневайтесь.
Прошло несколько дней. В то утро, за завтраком, адмирал обратился к прислуживавшему им лакею:
— Найдите, пожалуйста, лейтенанта Куделку и передайте ему, что я прошу принести мне тот план, который мы с ним обсуждали.
— Э-э… Разве вы ничего не слышали, милорд? — пробормотал слуга.
— Чего я не слышал? Мы только что спустились.
— Лейтенанта увезли в госпиталь.
— В госпиталь! Боже мой, почему же мне сразу не сообщили? Что случилось?
— Нам было сказано, милорд, что вам обо всем доложит командор Иллиан. Начальник охраны решил дождаться его прибытия.
Тревога на лице Форкосигана боролась с досадой.
— В каком он состоянии? Что это — осложнение после контузии? Или он заболел?
— Его избили, милорд.
Форкосиган откинулся на спинку стула, со свистом выпустив воздух сквозь сжатые зубы. На щеке у него задергалась жилка.
— Вызовите начальника охраны, — приказал он.
Лакей мгновенно испарился, а адмирал ждал, нетерпеливо постукивая ложкой по столу. Встретив полный ужаса взгляд Корделии, он выдавил из себя неестественную ободряющую улыбку. Даже у старого графа вид был встревоженный.
— Что за негодяй мог избить Ку? — недоумевала Корделия. — Омерзительно. Он же не способен сопротивляться!
