делай то. С нами обращаются так, как будто мы никто.
Верона молчит, надо молчать. С теми, кто недоволен сначала проведут беседу, а затем просто поставят в единой гражданской электронной базе данных напротив твоего идентификатора «Чёрный маркер», и на этом всё, твоя жизнь закончится, тебя больше нигде не возьмут на работу, если маркер станет красным — заблокируют все твои счета.
— Нам надо в этом месяце ещё заработать всего лишь по одному баллу эффективности, — уговаривает подругу Верона.
— Знаю, знаю, — бормочет Ника. — Эффективность, куда же без неё. Мы должны быть активными членами современного общества.
Надо делать то, что тебе говорят, и тогда тебя оставят в покое. Хотя бы ночью, ты будешь свободен. Никто не будет обращать на тебя внимания, пока ты считаешься благонадёжным гражданином.
— Сходим на тренинг послезавтра, получим недостающий бал, — пытается успокоить подругу Верона. — В следующем месяце пойдём на курсы повышения квалификации, после них продлим наши рабочие лицензии…
— Какая-то глупая, бесполезная жизнь. Зачем это всё? — шёпотом спрашивает у подруги Ника.
Надо молчать, их везде могут услышать, и Верона молчит. Она направляет свой взгляд в окно. Бледное небо встречает его полосой растрёпанных туч.
— Иди сегодня на обед одна, — говорит Ника Вероне.
У Вероны снова есть полчаса, чтобы вырваться из серых бетонных стен.
— Через три дня время сдачи отчётов, — гремит голос шефа в коридоре.
Верона на улице. Поток людей подхватывает её.
Её невесомое фисташковое платье скрывают собою линии строгих серых пиджаков. Она — частичка сегодняшнего дня, становится таковой, только когда ей удаётся выбраться из общего течения.
Кафе, блинчик с корицей, свежий сок. Можно посидеть и помечтать. Пятнадцать минут у неё есть на то, чтобы взглянуть на птиц, севших на карниз и покачать головой в такт движениям зелёной ветки.
Город сегодня бледен, сер. Он, как будто в ожидании чего-то.
Тепло, но не жарко.
Пора возвращаться. Верона успевает забежать под навес до того, как ливень, тёплый, шумный срывается с неба. Капли барабанят по окнам.
— Не вымокла? — спрашивает Ника.
Лишь несколько капель дождя легли на фисташковое платье, утонув в его цветочном узоре.
В конце дня «Иди сегодня домой без меня», — говорит Ника подруге.
Верона одна. Улицы шумны, дождь окончен. Город блестит серым глянцем влаги. Верона ступает на тротуар, и отражение неба касается её бежевых туфель. Она идёт в свежей прохладе уходящего дня.
Прежде, чем сесть на автобус, она заходит в здание с двумя высокими шпилями. Внутри шумно.
— Пиво, — просит она.
Получив увесистую кружку с густым пенным напитком, садиться в угол.
Огромный зал переполнен. Смех, болтовня. Голос каждого тонет в общем гуле.
Здание ещё не утратило величавость старинных стен. Оно хранит на них росписи сюжетов с тем, чьё распятие висело когда-то здесь, но его сняли.
Верона смотрит вверх. Паб открыт недавно, а до того долгое время здание пустовало. До сих пор стены украшают скульптуры и оставшиеся нетронутыми картины. Всё это атрибуты прошлого культа. Центром его был тот, распятье которого убрали, чтобы не омрачать видом его страданий это место. Бледно-зелёные стены хранят на себе слова. Верона читает, бросая взгляд туда, где сохранились старинные фразы. Росписи стен рассказывают о чём-то древнем, забытом, от них веет невиданным теплом.
Кое-где в золочёные рамы уже вставлена реклама. Со временем здесь всё переделают.
Почему ей так спокойно здесь, несмотря на рёв чужих голосов?
Верона вздыхает, пора возвращаться. Она встаёт, проходит пару десятков шагов и, в своём фисташковом платье, будто сама становится кусочком этих стен, сомкнувших над ней свои своды. Стук её каблучков утопает в многоголосном хмельном гуле.
— Вам надо быть осторожнее, — слышит она тихий голос рядом с собой.
Она оборачивается, мужчина, молодой, с красивыми и немного печальными глазами подхватывает её под локоть и увлекает за собой. Они идут среди шумных столов, как обычная пара только что познакомившихся в пабе людей.
— Простите, но каждый раз вы не притрагиваетесь к пиву. А сегодня вы слишком долго смотрели на стены, — говорит шёпотом Вероне её провожатый. — Вы так выдадите себя.
Верона удивлённо смотрит на него.
— О, меня не опасайтесь, — торопиться сказать он. — Я не причиню вам вреда. Вы сегодня необыкновенно хороши. Ваше платье, эти стены… — он запинается. — Не знаю, как сказать, в прежние времена вы были бы лучшим украшением этого пространства, а теперь вы слишком выбиваетесь из общей массы посетителей паба. Будьте осторожны.
Верона опускает взгляд.
Что ей ему сказать? Что она боится? Она знает, что бывает с теми, кого причтут сторонником прежней религии. «Красный маркер» сразу же. Бога нет. Так давно заведено.
— Моё имя Герберт, — представляется провожатый, когда они выходят наружу.
Верона молчит.
— Отче наш, сущий на небесах… — шёпотом начинает он.
— Да светиться имя Твоё… — вспыхивая, тихо продолжает Верона.
— Лучше берите всегда безалкогольное пиво и выпивайте его, все будут думать, что вы за рулём и не заметят, что вы приходите, чтобы читать то, что написано на этих стенах.
Автобусная остановка уже недалеко, за углом, но Вероне не хочется, чтобы Герберт покидал её.
«Она боится меня», — думает Герберт.
Глупо было подходить к ней и пугать. Что ей сказать? Что он такой же, как она? Что он будет рад уберечь её от всех, оградить от всех невзгод.
Он увидел её прошлой осенью. Шёл дождь, а она была в чём-то изумительно бледно-синем и, казалось, воплощала собою ту погоду, что стояла на дворе. Яркая жёлтая пуговица будто жёлтый лист прикрепилась к её юбке. Герман вспомнил, что застыл тогда и не мог оторвать взгляд. Впервые он почувствовал тогда, что окружающий его мир необыкновенно красив. А потом он увидел её в чём-то нежно-розовом, была весна. И Верона, к тому времени он уже разузнал её имя, парила по улице, будто лепесток, оторвавшийся от цветка магнолии. Потом он видел её в белом, жёлтом, красном, зелёном. Он просчитал место её работы и теперь частенько бывал на той улице.
— Если вы не против, я могу проводить вас, — говорит Герберт.
Они идут вместе, вдвоём садятся в автобус, доезжают до её дома, и только когда оказываются в стенах её квартиры, Герберт решается рассказать обо всём, о том, сколько раз видел её, о том первом дождливом дне, о том, что сам он тоже начинал своё знакомство с Богом с чтения надписей стен старого храма, а теперь он член богоборческого философского кружка, в который записался специально, чтобы иметь возможность прочитать Библию. Она знает, что такое Библия? Там, в кружке, два раза
