Но хотя мы были обречены жить в барачных поселках и чураться улиц, и рыться в переулках по кучам отбросов, мы никогда не переставали надеяться. Со временем к нам переселились некоторые из обнищавших людей Гъяги. И у нас, и у них были дети. Вскоре большая часть нас исчезла, смешавшись кровью с низшим классом Гъяги. Но род Пейли был всегда: он старался сохранить свою кровь чистой. Больше сделать никто не может, а?
Старина пристально посмотрел на Дороти:
— И что ты думаешь об этом?
— Ну, — слабым голосом произнесла она, — ни о чем подобном я никогда не слышала.
— Господь всемогущий! — фыркнул он. — Я тебе преподнес историю подлиннее сна шлюшки, историю более чем пятидесяти тысяч лет, секретный рассказ о давным-давно погибшей расе. И все, что ты можешь сказать, — это то, что ты ни о чем подобном никогда не слыхала.
Наклонившись к ней, он сжал ей бедро своей огромной ладонью.
— Не вздрагивай! — свирепо произнес он. — И не отворачивайся от меня. Понятно, что я воняю и что оскорбляю ваши нежные чертовы ноздри и расстраиваю ваши чертовы нежные кишочки. Но что такое минута, в которой ты нюхаешь меня, по сравнению с целой жизнью, в которой мой нос забит всем этим смердящим дерьмом со всего мира, а рот заполнен тем, что ты и не выговорила бы, если б твой рот был полон этого? Что скажешь на это, а?
— Уберите, пожалуйста, с меня свою руку, — холодно проговорила она.
— Я вовсе не хотел чего-то такого, ясное дело. Я увлекся и позабыл свое место в обществе.
— Нет, вы послушайте, — сказала она серьезно. — Это совсем ничего общего не имеет с вашим так называемым социальным положением. Я никому не позволяю вольности по отношению к своему телу. Может, я смехотворно старомодная, но мне хочется чего-то большего, чем просто чувственность. Я хочу любви, а...
— Да ладно, я все понял.
Дороти встала.
— Я живу неподалеку, всего в квартале отсюда, — сказала она. — Пойду-ка я домой, пожалуй. У меня от виски разболелась голова.
— Ну да, — прорычал он. — Ты уверена, что это от виски, а не от меня?
Она спокойно посмотрела на него:
— Сейчас я пойду, но завтра утром мы встретимся. Я ответила на ваш вопрос?
— Сойдет, — проворчал он. — До встречи. Может быть.
Она стремительно пошла прочь.
На следующее утро, сразу как рассвело, заспанная Дороти остановила машину у лачуги Пейли. Дома была одна Дина. Гамми ушла на реку удить рыбу, а Старина сидел в уборной. Дороти воспользовалась возможностью поговорить с Диной и нашла ее, как и предполагала, высокообразованной женщиной. Однако, несмотря на свое учтивое поведение, та умалчивала о своем происхождении. Дороти, стараясь поддержать беседу, упомянула в разговоре о том, что звонила своему бывшему профессору антропологии и спросила его, какова вероятность того, что Старина может оказаться самым настоящим неандертальцем. Только тогда Дина отбросила свою сдержанность и с нетерпением спросила о мнении профессора на этот счет.
— Ну, он просто посмеялся, — ответила Дороти. — Он сказал мне, что это совершенно невозможно, чтобы столь маленькая группа, даже группа кровных родственников, изолированная в горах, смогла бы сохранить свою культурную и генетическую самобытность в течение пятидесяти тысяч лет.
Я поспорила с ним. Я сказала ему, что Старина настойчиво утверждает, будто он и его род обитали в деревне Пейли, что в Пиренейских горах, до тех пор пока их не обнаружили солдаты Наполеона и не попытались завербовать их. Они тогда бежали в Америку, после недолгого пребывания в Англии. А во время гражданской войны их группа разделилась, вытесненная с Великих Туманных гор. Сам он, насколько ему известно, последний из чистокровных, а Гамми — наполовину или на четверть неандерталка.
Профессор уверил меня, что Гамми и Старина являются случаями эндокринной дисфункции, акромегалии[42]. Что они могут иметь внешнее сходство с неандертальским человеком, но антрополог способен сразу определить разницу. А когда я немного рассердилась и спросила его, не занимает ли он ненаучную и предвзятую позицию, он стал довольно раздражительным. Наш разговор закончился несколько сухо.
Но тем же вечером я зашла в университетскую библиотеку и прочитала все, что касается отличий Homo Neanderthalensis[43] от Homo Sapiens[44].
— Можно подумать, что ты и в самом деле поверила в несерьезную сказочку Старины, выдуманную им самим, — заметила Дина.
— Профессор учил меня строить свои убеждения только на фактах и никогда не говорить, что что-то невозможно, — ответила Дороти. — Если он забыл, чему учил, то я — нет.
— Что ж, Старина умеет убеждать, — сказала Дина. — Он и дьяволу ухитрится продать арфу и нимб.
Старина, одетый лишь в джинсы, вошел в лачугу. Дороти впервые увидела его грудь обнаженной — огромную, покрытую почти таким же густым ковром золотисто-рыжих волос, как у орангутанга. Однако ее внимание привлекла не столько грудь, сколько его обнаженные ступни. Да, большие пальцы ног далеко отстояли от остальных, и он был явно склонен к хождению на наружной стороне стоп.
Да и рука его казалась неестественно короткой, несоразмерной его туловищу.
Старина пробурчал ей приветствие и был пока немногословен. Но после того как он, потея, чертыхаясь и распевая всю дорогу по улицам Онабака, благополучно прибыл в переулки западного квартала, Старина расслабился. Возможно, ему помогло то, что они нашли огромную груду бумаг и тряпья.
— Ну что ж, мы идем на работу, так не вздумай увиливать с ходу. Прыгай, Дороти! Без труда не наживешь добра!
Погрузив свою находку в кузов грузовичка, они двинулись в путь.
— Как тебе такая жизнь, без раздоров и капризов? Хороша, а? Тебе нравятся переулки, а?
Дороти кивнула:
— В детстве мне переулки больше нравились, чем улицы. И в них до сих пор еще что-то осталось для меня от их прежнего очарования. В них мне было интереснее играть, в таких красивых и уютных. И деревья, и кусты, и ограды склонялись к тебе и иногда касались тебя, словно у них были руки и им нравилось ощупывать твое лицо и выяснять, бывал ли ты здесь прежде. И они узнавали тебя. Было такое чувство, будто некая общая тайна связывает тебя с переулками и с теми предметами, что там находились. А вот улицы... что ж, улицы всегда были одними и теми же, на них всегда приходилось быть начеку, чтобы тебя не переехали машины, а в окнах домов вечно торчали чьи-то лица и смотрели глаза, суя свои носы не в свое дело — если можно так выразиться, что у глаз бывали носы.
Издав радостный возглас, Старина шлепнул себя по ноге с такой силой, что, будь она ногой Дороти, та непременно бы сломалась.
