Издав радостный возглас, Старина шлепнул себя по ноге с такой силой, что, будь она ногой Дороти, та непременно бы сломалась.
— Ты, должно быть, одна из Пейли. Мы же одинаково чувствуем! Нам не разрешают болтаться по улицам, так мы создали себе из наших переулков маленькие королевства. Слушай, а ты, когда переходишь из одного переулка в другой и пересекаешь улицу, потеешь?
Он положил ей на колено руку. Она посмотрела на руку, но промолчала, и он не убрал ее. Грузовичок в это время самостоятельно продвигался вперед, катясь своими колесами по выбитым колеям переулка.
— Да нет, со мной такого никогда не бывает.
— Да? Вообще-то, конечно, когда ты была маленькой, то не была такой уродливой, чтобы избегать улиц. А я даже в переулках и то не чувствовал себя очень уж счастливым. И все из-за этих чертовых собак! Вечно они гавкали на меня и кусали. А раз такое дело, то пришлось мне постоянно таскать с собой большую палку и дубасить тех тварей, что приставали ко мне, да так, чтобы кишки вон. Но скоро я обнаружил, что мне достаточно всего лишь посмотреть на них особым образом. Й-и-их, как они неслись от меня, подтявкивая! Не хуже, чем тот дряхлый черный спаниель вчера. Почему? Да потому что им известно, что я вычихиваю на них злых духов. Вот тогда-то до меня стало доходить, что я — не человек. Мой старик, конечно, рассказывал мне об этом — еще тогда, когда я только учился говорить.
По мере того как я рос, я с каждым днем ощущал, что чары Гъяги становились все сильнее. На улицах я ловил на себе их все более гнусные взгляды. А когда шел по переулкам, то чувствовал, будто здесь самое мое место. Наконец настал такой день, когда при переходе улицы у меня стали потеть руки и холодеть ноги, стало сохнуть во рту и было тяжело дышать. И все потому, что я стал взрослым Пейли, а проклятие Гъяги становится тем сильнее, чем больше волос вырастает на твоей груди.
— Проклятие? — переспросила Дороти. — Некоторые называют это неврозом.
— Это проклятие.
Дороти не ответила. Она снова посмотрела на свое колено, и на этот раз он убрал руку. Во всяком случае, ему так или иначе пришлось бы это сделать, так как они подъехали к асфальтированной улице.
По дороге к перекупщику старья он говорил все на ту же тему. И когда они вернулись в лачугу, он продолжал развивать ее.
На протяжении тысяч лет, которые Пейли провели на мусорных кучах Гъяги, за ними пристально наблюдали. Так, в древние времена для священников и воинов Ненастоящих вошло в обычай наносить внезапные визиты обитателям свалки всякий раз, когда достигал половой зрелости сильный и непокорный Пейли. Они тогда выкалывали ему один глаз или отрубали руку или ногу, или какой-либо другой член тела, чтобы тот навсегда запомнил, кто он есть и где его место.
— Вот почему я потерял эту руку, — прорычал Старина, махнув культей. — Страх Гъяги перед Пейли сотворил со мной такое.
Дина покатилась со смеху.
— Дороти, правда в том, что он однажды ночью хлебнул лишнего и на железнодорожных путях полностью отключился, — сказала Дина. — Его рука попала под колеса товарного поезда.
— Да конечно же, конечно, так оно и было. Но этого бы не случилось, если б Ненастоящие не действовали своей зловредной черной магией. В нынешние времена они, вместо того чтобы калечить нас в открытую, используют колдовство. У них уже кишка тонка делать это самим.
Дина презрительно засмеялась:
— Все свои психопатические идеи он почерпнул из чтения комиксов и журналов, где печатаются всякие таинственные истории, и из этих бредовых книжонок, а еще из дурацких телепрограмм типа «Бродяга Ух и динозавр». Я могу перечислить все рассказы, из которых он украл идеи.
— Ты все врешь! — зарычал Старина.
Он ударил Дину по плечу. Та отшатнулась от удара, затем качнулась назад, кренясь в его сторону, словно противостоя сильному ветру. Старина снова ударил ее, на этот раз прямо по багровому родимому пятну. Ее глаза вспыхнули негодованием, и она заругалась на него. Он нанес ей еще один удар — достаточно чувствительный, но не настолько, чтобы нанести ей травму.
Дороти открыла было рот, чтобы выразить свой протест, но Гамми, положив ей на плечо жирную, потную ладонь, приложила палец к губам.
Дина рухнула на пол от сокрушительного удара. Она больше не пыталась встать. Вместо этого она, опершись на руки и колени, поползла к укрытию за большой железной плитой. Голой ногой он толкнул Дину в зад так, что та повалилась лицом вниз и застонала. Ее длинные и жесткие черные волосы упали ей на лицо и на родимое пятно.
Дороти, шагнув вперед, хотела схватить Старину за руку. Гамми остановила ее, пробормотав: «Все нормально. Оставь их».
— Полюбуйся на эту чертову блаженную бабу! — фыркнул Старина. — Тебе известно, почему я вынужден выбивать дурь из нее, когда все, что мне надо, — это тишина и покой? Да потому что я выгляжу как чертов дикарь, троглодит, а им полагается избивать своих баб до умопомрачения. Вот почему она водит со мной дружбу.
— Ты — ненормальный лгун, — тихо произнесла Дина из-за плиты, медленно и задумчиво баюкая свою боль, словно память о ласках любимого. — Я пришла к тебе жить, потому что пала так низко, что ты оказался единственным мужчиной, который захотел бы меня.
— Она отставная наркоманка из высшего общества, Дороти, — заметил Пейли. — Ее никогда не увидишь без платья с длинными рукавами. Это потому, что ее руки все в дырках. Это я сдернул ее с иглы. Мудростью и чародейством Настоящих Людей, когда злой дух изгоняется громкими заклинаниями, я освободил ее от проклятия. И с тех пор она живет со мной. Не могу избавиться от нее.
Да возьми хоть тот беззубый мешок. Я ни разу не ударил ее. Это доказывает, что я не какой-то там ублюдок, избивающий женщин, верно я говорю? Я бью Дину, потому как ей это нравится, она сама хочет этого, но я никогда не бил Гамми... Эй, Гамми, этот вид лечения тебе не очень-то по вкусу, а?
И он засмеялся своим невероятно грубым, хриплым хо, хо, хо.
— Чертов брехун ты, вот ты кто, — бросила Гамми через плечо, поскольку сидела на корточках и крутила на телевизоре ручки настройки. — Ты же мне и выбил почти все зубы.
— Я выбил лишь несколько гнилых пеньков, которые у тебя так или иначе выпали бы. Сама виновата, нечего было путаться с тем О’Брайеном в зеленой рубахе.
Гамми хихикнула:
— Не думай, что я бросила гулять с тем О’Брайеном в зеленой рубахе только потому, что ты вкатил мне пару оплеух. Вовсе нет! А бросила я потому, что ты был получше его.
Гамми снова хихикнула. Она встала и, переваливаясь, пошла через всю комнату к полке, на которой стоял флакон с дешевыми духами. В ее ушах раскачивались громадные медные кольца, туда и сюда колыхались внушительные бедра.
