из своей жизни?
Чай был… это — не купеческий чай… это — к чефиру ближе гораздо!
— Есть чем погасить? — спросил я у деда.
— Вот, сгущенка. Привык я к ней, на Северах, понимаешь!
А хорошо так — со сгущенкой чаек пошел.
Мой взгляд остановился на каком-то щите у стены:
— А это что такое, Трофим Игнатович? — ткнул я рукой в щит.
— Так трансформатор же! Ток-то сам знаешь какой — прыгает и прыгает, то — еле лампочка горит, то — аж трещит все! Вот я и договорился тут… с людьми. Ну — и поставили мне шкаф этот!
Даже не знаю, во что это обошлось деду, но дело это — стоящее! Он прав — сейчас напряжение в сети скачет так, что только — ой! До конца семидесятых такая хрень будет продолжаться. Пока во всех углах города, в поселках не поставят трансформаторные будки! И телевизоров сейчас нет без обязательного для них — стабилизатора. В каждой квартире, в каждом доме!
А так — лепота! Запитать весь будущий дом отсюда, через трансформатор — и никаких проблем, не нужны никакие стабилизаторы! И сразу становится ясно — как мне организовать теплую воду в доме. А то уж я думал — газовый котелок в кухне ставить. Как в благоустроенных сейчас домах. А сделаю я — водонагреватель! Точнее — не я сам, конечно. Найду людей — пара ТЭНов, корпус из нержавейки — и душ, и в кухне вода теплая. Заипись!!!
Я еще раз оглядел мастерскую. Моя! Может сам и не буду здесь каждый день ошиваться, но — хай будэ, как небратья наши говорят!
— Игнатович! Мне на расчеты нужно день, а то и два. Рассчитать все, осметить — нужно маме и бате все красиво, и понятно преподнести. Через пару дней — приду. Может что еще — забыл? Да — наверняка что-нибудь забыл! И — последнее… Ну — чтобы представлять масштаб трагедии — сколько вы будет просить? А то какие-то странные люди говорят за восемь тысяч! Нет, я понимаю, что за пять — это обидно! Но за восемь? Это же — нелепица какая-то, согласитесь?
Дед развеселился:
— Эк ты на Шнейдера Леву сейчас похож был! Вот же — бывает ведь так, а? Был у меня приятель когда-то… Тоже — веселый был человек, с каких-то Лук, близ Бердичева. Ага! Жаль, мишка его потом съел, годе так в пятьдесят пятом!
— Ага! Марк Шнейдер был маркшейдер! Нет… в тех краях я не бывал. В Жмеринке там, или еще какой Щепетовке… А, в Бердичеве — нет. Ну что — до послезавтра? И я таки не услышал вашей цифры, Трофим Игнатович!
— Ладно, топай. Потом поговорим. А восемь тысяч я загнул, чтобы все, кому ни попадя ко мне не лезли.
Два дня я просидел за столом, считая, чиркая, перечеркивая. Когда уставал — выходил в свой спортзал. Потел до одурения, стучал в седло. Потом обливался водой из бочки, и снова садился за стол.
Если думал, что развяжусь с огородом и все — буду заниматься только домом, так хрен там! Да ту же воду таскать с башни — на полив. Двести литров — каждый день как с куста! А тут еще и баба Дуся — просекла фишку — и ей тоже — двести литров! Двадцать подходов с ведрами к башне!
А вечером после того, как солнце печь перестает — и полить натасканной водой огороды — и бабы Маши, и бабы Дуси. У бабы Маши-то — нормально все, а вот противненькая баба Дуся — постоянно — плохо полил: «Не пролил жа ничё!», то — перелил: «Все слил! Все залил! Вот жа ирад игде, рукажопай!».
Да в магазин сбегай, да еще чего-нибудь!
Вот снял мерки, почиркал на листе, подготовил размеры, эскиз — сходил заказал багажник на «Минск». По совету дядьки:
— Ты к этому придурку Максюте — не ходи! Он, конечно, сварщик-мастер, но характер — мудак же конченный! Да и пьет, как не в себя! Пообещает, а потом еще полгода за ним ходить будешь, обещанное забирать! Ты лучше к Ваське, его подсобнику иди. Тот вроде бы и молодой, но дело свое знает, и гонору у него такого нет. А так — пятерку ему дашь, да через пару дней и заберешь.
Забрал сделанное — а что, неплохо! Поручковались с молодым парнем, сделал зарубку в памяти — можно обращаться! Теперь — покрасить нужно!
И я знаю где! Топаю в электроцех, где трудятся любезные моему сердцу молодые красавишны — тетенька Надинька, Наталья, ну и Туркасова с ними же. Там у них все для покраски есть — и пульверы, и краска, и сушильный шкаф. Там же моторы разбирают, потом — выжигают; после того, как сменят обмотки и отремонтируют, соберут — красят и сушат, после покраски.
Прохожу цех разбора, потом — сборки, и захожу в цех обмотки.
— Здравствуйте, дорогие женщины! И уважаемые дамы, и юные леди! К вам я принес свою буйную голову, кручиной согбенную! К вам припадаю я, в надежде и ожидании! Подведете ли меня, иль развеете грусть-тоску и поможете в бедствие моем?
Женщины пожилые, не знакомые еще с Юркой Долговым после вселения в него чарталаха, смотрят с удивлением и некоторой опаской. Тетка и Наталья — хохочут, и даже Надя Туркасова — улыбается. Здесь трудится человек двенадцать женщин, но только трое названных мне близки.
— Что случилось у добра молодца? — певуче так поддерживает меня Наталья.
— Грусть-тоска меня снедает! Одолела молодца, лаца-дрица-гоп-цаца! — я еще и вприсядку что-то такое изобразил, похлопав ладонями по ляжкам-голяшкам и в итоге — завершил — на груди!
— Ох, Юрка! Артист! С тобой не соскучишься! — женщины веселятся.
— Ты толком говори, артист! — тетка подходит ко мне, улыбается.
Я показываю ей багажник, объясняю, что, мол, покрасить бы нужно. Она задумывается:
— Так это — не проблема! А вот в какой цвет-то? У нас же — либо шаровая, либо — кузбаслак, либо синий… А, нет — вроде бы зеленый еще есть!
М-да… незадача. Как-то все — не подходят к моцику. Останавливаемся на кузбаслаке.
Тетка приобнимает меня за талию:
— Пойдем! Я с мужиками договорюсь! — ну да, покраской женщины — не занимаются, вредно это и довольно сильно.
— Ты, балбесина, чего перед Натальей перья все распускаешь? — она ведет меня, негромко
