говорит, а сама, время от времени, щиплет за бок и — весьма больно! — думаешь это — незаметно? Сам черт-те что в голову себе вбил, и женщину — смущаешь! Что-то рано ты, Юрка, взрослеть начал. Я ведь люблю тебя, но — не выдержу, и Светлане все расскажу, вот — попомнишь!
Я останавливаюсь и поворачиваюсь к ней:
— Надюша! Душа моя! — она удивленно поднимает брови и готова, кажется, возмутится такой фамильярностью, но я — опережаю ее, — вот неправа ты сейчас, не права! Я ведь… я и вправду уже не тот пацан, которого ты знаешь. Да ты и сама это чувствуешь, не так ли! А что — если она мне и правда — нравится?! Ну я ведь — не захожу за рамки, правда ведь? Я — просто шучу, клоунаду устраиваю. И да, ты мне тоже очень-очень нравишься! И хоть вот морду мне набей — не могу я к тебе относится, как к своей тетке! Ты ведь очень красивая молодая женщина, Надя!
Пока говорю, машинально беру ее руку в свои руки и начинаю поглаживать-массажировать! Вижу, как она меняет выражение лица — с удивленного, на — смущенное, а потом — очень задумчивое. Хорошо, что в этот цех толком никто не заходит — проход — в стороне остался, а камера покраски и сушилка — дальше по коридору. Здесь пусто и гулко. Если кто пойдет — слышно будет загодя!
Потом подношу ее руку к своему лицу, разглядываю. М-да… ну что сказать — молодая красивая женщина — работает постоянно с железом, причем грубым, тяжелым и грязным железом. Видели руки слесарей или токарей? Вот тоже самое — только у женщины, молодой и красивой, как уже сказал.
— Надюша! Радость моя! Давай ты придешь к бабушке вечером, а я тебе ручки твои обработаю — ванночки сделаем, отмоем-отчистим, кремом смажем, да массаж я тебе сделаю, а может и маникюр сделаю? Лак-то у тебя есть? — «а что — попробовать-то можно? я как-то Дашке делал и не раз! нет, качественный маникюр — я, конечно, не осилю; но — ванночку, очистку и массаж — почему нет?»
— Спасибо, Юрка! Только мне же завтра — опять на работу! Какой тут маникюр? Смешной ты! — упс, правда — дурак, не подумал. А кроме работы с железом, они еще и руки моют каустиком, просто — больше ничем не отмыть! Женщины — каустиком! Жесть! Руки после него, хоть и чистые, но — как у старушки, съежившиеся и в морщинах! И как тут помочь? Думаю — никак.
— Ну не знаю, Надюша! Ну — хочешь, я тебе массаж ножек сделаю! Хороший такой массаж, я же умею, ты — знаешь! — она, хоть и видела уже не раз, как я это делаю маме, даже смотрела с интересом, — почему-то никогда не просила ей так сделать!
— Неудобно как-то, Юра! Да и мамка моя — что подумает? Одно дело — когда ты своей маме такое делаешь, другое — когда — мне! — вот же черт! опять права! Баба Дуся — она такая. Там такие тараканы в голове, что знаменитый Янычар из «Бега» — отдыхает!
— Ну ладно, красавица! Придумаем что-нибудь, хорошо? Вот может быть — у тебя как-нибудь встретимся? — я смотрю на нее, и расплываюсь в этих серо-голубых глазах.
— Юрка! Не надо — я тебя бояться вот так начинаю! Мамка предупреждала меня, что, дескать, девка — держись от Юрки теперь подальше! Это, говорит, раньше ты с ним возилась да тетешкалась! А сейчас — не смей! Даже не подходи, говорит! Не он это! Ты знаешь, что они к Гнездилихе ходили? — я киваю, ага — ее же и подслушал, как она Гале все это рассказывала! — знаешь, что она им там наговорила? Говорит — девкам от тебя будет смерть сладкая, вот как!
Ну, это уже перебор — ну какая смерть сладкая? И вот даже непонятно, это и вправду Гнездилиха такое «набуробила», или уже от бабы Дуси — собственные дополнения, для большего страха?
Мы с ней стоим очень близко, практически вплотную. Я даже сам не понял — это я так к ней подошел незаметно, или она так придвинулась? От нее пахнет металлом, какой-то смазкой, а еще — женщиной! И я плыву от этого запаха! От ее глаз и этого запаха!
— Юра! Ты знаешь, что у тебя глаза меняются — вот только голубые были! А вот — уже — сине-серые, как небо зимой в солнечный день! А вот — опять — ярко-голубые! И запах от тебя… такой — толи полынью, толи медом — приятно так, аж голова кружится! Нет, Юра! Не надо ко мне в гости приходить! Боюсь я — беда может быть! Не приходи!
— Ну ладно! Только ты успокойся, Надюша! Я же тебе зла не хочу! Вот поверь мне! Я — тебя очень люблю! Правда! Ты — очень красивая и хорошая! Тебя хочется погладить и приласкать! — блин! вот что я говорю?!
— Вот и я говорю — не приходи! — тетка как-то встряхивается, как кошка, потягивается, и уже глядит на меня весело, как-то с задором, — а Наталья мне призналась, что ей тоже рядом с тобой как-то не по себе! Беспокойство какое-то, говорит, охватывает — вроде бы как душа что-то томится! Ты, смотри, чердынец, Наталью не трожь! Не обижай ее, она тоже хорошая! Обещай!
— Ну вот что с вами делать, а?! Я к вам — всей душой, а вы — вот так ко мне?! И что же мне делать? Хорошо! Красить-то багажник будем? Или забыла зачем и куда пошли?
Мы доходим все-таки до камеры покраски и Надя договаривается с мужиками о покраске. Оба рабочих разглядывают багажник:
— Это что за багажник? Куда такой — на велик, так вроде бы большеват! — объясняю, что и куда, — а ничё так-то! А кто тебе его делал?
— Да — Василий, подсобник у Максюты.
— А справно так сделал — аккуратно! Ладно, мы сегодня к вечеру как раз моторы задувать будем, покрасим и твой багажник. Потом в камеру его, в сушку. Завтра с утра придешь, заберешь!
На вопрос, сколько я буду должен — отмахнулись! Сколько тут работы-то?! Мелочь! Попросил, чтобы поаккуратнее, без потеков. Пообещали.
Мы идем с Надей назад. Я любуюсь ее попой. Даже в рабочем
