Я прислонил гитару к учительскому столу, взглянул на вновь притихших одноклассников. Кивал в ответ на слова Новикова, водил взглядом по лицам школьников. Отметил, что ученики десятого «А» уже не выглядели испуганными или сердитыми. На большинстве лиц заметил следы усталости и меланхолии. Даже Свечин не прятал взгляд и не отворачивал лицо — вздыхал, следил взглядом за мной и за солдатами с безразличием, будто просматривал поднадоевший фильм по телевидению.
* * *
На лестнице меня снова атаковали милиционеры. Теперь здесь дежурили не двое, а четверо. Стражи порядка не слушали мои уверения о том, что я прекрасно иду самостоятельно. Будто котёнка они подхватили меня под лапки и резво поволокли вниз по ступеням. Я не чувствовал ни моральных, ни физических сил для сопротивления. Послушно переставлял ноги. На первом этаже мы свернули к кабинету директора школы. Улыбнулся, когда заметил бледное лицо Снежки. С интересом взглянул на появившихся в школьном вестибюле новых людей, не похожих ни на милиционеров, ни на пограничников: облачённых в каски и бронежилеты, державших в руках диковинные по нынешним временам укороченные автоматы. «Вот и „Антитеррор“ прибыл, — мелькнула у меня в голове мысль. — Наверное, сопровождали наши паспорта». Усмехнулся в ответ на собственную шутку. Дотянулся пальцем до лица, поправил очки.
В директорском кабинете снова уловил запах чая. Мой живот поприветствовал его стоном. Конвоиры поставили меня за порог и тут же ретировались за дверь. А я отметил, что в кабинете меня снова встретили четыре человека: место полковника Кравцова занял загорелый худощавый мужчина, наряженный подобно прибывшим из Москвы бойцам (каску он держал в руках). Мне почудилось, что собравшиеся в кабинете люди искренне обрадовались моему появлению. Капитан Райчук стребовал подробный отчёт о происходивших в кабинете литературы событиях. Снежин хмурил брови и покачивал головой. «Москвич» тоже подбрасывал мне вопросы: поинтересовался точным расположением в кабинете заложников и террористов, спрашивал о привычках и повадках Новикова и Звонарёва, выяснил местонахождение полковника Кравцова. Смотрел он мне между глаз (на мост оправы очков), кивал.
«Буря! Скоро грянет буря!», — вспомнил я строки из «Песни о Буревестнике» Максима Горького. Отметил, что в кабинете директора школы даже аромат чая намекал на грядущую «бурю». «О паспортах не сказали ни слова, — отметил я. — В Хельсинки не побываю». Подробно описал поведение засевших в кабинете литературы солдат. Упомянул, что Новиков редко брал в руки автомат, но почти не отходил от гранат. Сказал: Звонарёв едва ли не при каждом шорохе кладёт палец на спусковой крючок. Пояснил, что полковник Кравцов находился позади школьников: у самой стены. Высказал предположение: штурмовать класс следовало в те минуты, когда в помещении останется только один террорист — второй отлучится в туалет. Капитан КГБ и загорелый «москвич» на мои слова никак не отреагировали, промолчали — «безымянный» мужчина и Полковник вздрогнули и будто по команде скрестили на моём лице взгляды.
* * *
Чаем меня в кабинете директора не напоили — только водой. Но мой живот прекратил стоны, словно я вдруг забыл о голоде. Капитан Райчук и «москвич» провели меня до лестницы на второй этаж. Они выдавали по пути похожие на команды напутствия. Я кивал в ответ. Мысленно зачитывал строки Горького: «…Море ловит стрелы молний и в своей пучине гасит…» Мне чудилось, что в школе стало тише. В вестибюле не увидел ни отряда вооружённых пограничников, ни вновь прибывших бойцов из группы «Антитеррор» (словно те уже заняли позиции). Почувствовал, что вспотели ладони, и сердце в груди ускорило ритм сокращений. По дороге к лестнице Снежка мне сунула в руку кусок булки — я проглотил его без аппетита. В сопровождении милиционеров взобрался по лестнице. Но к заложникам сразу не пошёл — на втором этаже свернул в уборную.
* * *
В кабинет литературы я вошёл в плохом настроении. Заглянул в глаза Лёни Свечина и в дуло автомата. Доведёнными за сегодняшний день до автоматизма движениями запер дверь. Вернулся к гитаре, пересказал солдатам ответы и обещания капитана Райчука. Царапнул подушечки пальцев о гитару. И узнал, что Звонарёв наведается в школьный туалет до того, как там побывают ученики десятого «А» класса. О чём мне солдаты и сообщили, едва только я завершил отчёт о своём путешествии в директорский кабинет и в уборную. Черноволосый военнослужащий сунул за голенище штык-нож, затолкал в карман шестисотграммовую гранату (будто полагал, что та заменит ему туалетную бумагу, которую я в кабинке не обнаружил). Он поправил на плече оружейный ремень и пробежался взглядом по головам заложников (начал и завершил осмотр с лица полковника Кравцова).
— Котёнок, — произнёс Звонарёв, — ты сказал им, что будет, если через десять минут я не вернусь в этот кабинет?
Я кивнул. Снова заверил солдат, что дословно передал капитану КГБ их угрозы, предупреждения и требования. Вспомнил вдруг о маме — сыграл первые ноты композиции «В траве сидел кузнечик». Новиков поднялся со стула, взял со столешницы автомат. Он сдвинул переводчик-предохранитель, уверенно оттянул рукоятку затворной рамы. Прицелился в направлении полковника Кравцова и пообещал своему приятелю, что «в случае чего, полкан и его дочурка подохнут первыми». Я заметил: Наташа придвинулась к отцу — тот что-то шепнул ей на ухо. Снова поставил гитару и сопроводил Звонарёва к выходу. Видел, как тот задержал дыхание, когда шагнул в школьный коридор. Стволом автомата он указал на милиционеров — затаил дыхание и я. Но выстрел я не услышал. Пальцем указал черноволосому солдату в направлении уборной. Куда тот и направился, едва ли не чиркая плечом по стене и дверям кабинетов.
Я дважды щёлкнул дверным замком.
К Новикову вернулся на негнущихся ногах. Слушал, как колотилось о рёбра сердце. Вытирал о свитер вспотевшие ладони. Мысленно повторял: «…Только гордый Буревестник реет смело и свободно…»
Почувствовал животом взгляд автоматного дула.
— Ушёл, — сказал я.
Уселся на пол около парт, прижал к своим ногам гитару. Тёмное дуло заглянуло мне в глаза. Туда же посмотрел и солдат. Я заметил его прижатый к спусковому крючку палец. Растянул губы в улыбке. Поправил покосившиеся очки, вздохнул. Не посмотрел Новикову в лицо — прижал спину к парте, сосредоточил внимание на струнах. Наигрывал странную мелодию, подходившую по тональности к не покидавшим мою голову фразам. На язык так и просились слова о Буревестнике. Я гнал их прочь. Чувствовал, как продолжало в груди отсчёт сердце. Мне чудилось, что от его ударов по рёбрам вздрагивали и барабанные перепонки. Прислушивался. Замечал каждый шорох: шепот Кравцовой, тиканье часов, дребезжание струн, потрескивание оконных рам. Но не слышал звуков из школьного коридора. По спине пробежала волна холода.
«…И на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей…» — подумал я.
Поднял голову — уставился на едва заметно качавшуюся штору. Медленно поднял руку, указал пальцем в направлении окна. Взглянул на стоявшего рядом со столом Новикова.
— Там… что-то блеснуло, — сказал я.
Светловолосый солдат начертил стволом линии в воздухе. Показывал им, словно указкой, сперва на меня — затем на полковника. Сейчас ствол замер, не двигался. Дуло посмотрело на склонившего голову к полу Лёню Свечина.
— Что там? — спросил Новиков.
Я пожал плечами.
— Не знаю.
Автомат-указка кивнул в направлении окон. Школьники прекратили перешёптывания — повернули лица к шторам, словно тоже заметили блики. Шторы пошевелились, будто манили меня.
— Котёнок, посмотри, — сказал солдат.
Я промедлил — изобразил нерешительность. Новиков резко сменил диспозицию: отдалился от стола на шаг, приблизился к баррикаде из парт. Повернулся, направил на меня автомат.
— Давай, очкастый, взгляни, что там! — приказал он.
Я приподнял над головой левую руку, показал солдату пустую ладонь. Обронил: «Ладно». Правой рукой сжал гриф гитары — опёрся о музыкальный инструмент, точно о посох. Звякнули струны, шаркнули по плиткам пола мои ноги. Но палец солдата на спусковом крючке не дрогнул, хотя моё сердце в предчувствии выстрела пропустило удар. Я медленно разогнулся, будто с трудом; изобразил мучившие меня ещё до аварии прострелы в пояснице. Заметил настороженный взгляд полковника. С гитарой в руке побрёл к окну. Замер в нерешительности около штор. Ткань шевельнулась — в лицо мне дохнуло холодом. Я посмотрел на Новикова. Заметил бодрящий кивок автоматного ствола. Пальцем отодвинул край шторы. Зажмурился от яркого света, окинул взглядом крышу соседнего корпуса. Снова увидел в классе напротив наблюдателя — резко шагнул под защиту стены.
