— Так у них что, меньше?
— Больше, — усмехнулся опричник. — Да токмо на троих! Еще у родителей на двоих без малого сто тридцать четвертей было. Посему, как только отец братьев преставился, дядька их к себе в семью взял. Осьмнадцать на троих, как тут ни дели, все едино крестьянская доля выходит. А так весь удел на старике числится. Токмо потому они еще детьми боярскими и записаны.
— Так, может, воины знатные?
— Может, и были знатными. Да токмо годы у них уже не те. А Федор Годунов так и вовсе на левый глаз кривой. Хорош витязь отборный для государя: нищий, слабый и увечный!
— Выходит, из сотоварищей твоих с ними никто и вовсе не разговаривал? — переспросил Басарга.
— Нет, подьячий. Хватило слова старосты земского. Боярин Путята своих воинов и так всех знает.
— Не обидишься, коли я с ними побеседую?
— Беседуй, коли не лень, — пожал плечами опричник. — Однако же я своим словом за братьев сих не поручусь.
— То на моей совести останется, боярин. Ты токмо в город их призови. Твои посыльные, мыслю, земли здешние ужо изучили?
— День к закату идет, — немного поколебавшись, ответил боярин Бастанов. — Сегодня к ним гонец уже не поспеет. Стало быть, завтра. Пока соберутся, пока приедут… Полагаю, дня три вы, други, можете отдохнуть. А как Годуновы доберутся, велю известить.
Неведомо, что там подумал Темеш Бастанов об интересе примчавшихся в Кострому с особым приказом опричников к роду Годуновых, однако же сообщивший о приезде братьев посыльный привел Басаргу и его товарищей не в приказную избу, а в пыточный погреб, устроенный в угловой башне крепости, неподалеку от поварни и хлева, — чтобы запахи кровавые и крики истязаемых обычному люду не досаждали.
Помещение было небольшим, даже скромным — где-то десять на десять шагов и в две сажени высотой. Три лавки, один стол, пара изрезанных чурбаков да свернутая в углу веревка. Даже кнута не имелось — его, как писарь чернильницу, кат завсегда с собой приносил. Однако же такое место для разговора с московскими боярами братьев Годуновых явно тревожило — хотя на дыбу их никто не вздергивал, токмо обождать на скамье пригласили. И на опричников оба смотрели со страхом — даром что бывалые воины.
Впрочем, линялые, истрепанные кафтаны и стоптанные сапоги, ремни с небольшим замшевым подсумком и всего одним ножом с костяной рукоятью, полотняные шапки… Внешне бояре Годуновы от смердов особо не отличались. Иной зажиточный крестьянин куда лучше одевается. И шапка у него меховая, и ложка в нарядном чехле, и сапоги начищены. А коли день воскресный — так еще и рубахой атласной щегольнет. А здесь… Видать, не любила служба этих захудалых бояр. Ни добычей не радовала, ни жалованьем достаточным. Еле-еле концы сводили.
Федора Басарга узнал по темной повязке на глазу, кивнул его брату на дверь:
— Обожди снаружи, Дмитрий Иванович, дай с младшим твоим словом перемолвиться.
Боярин поднялся, стянул шапку, осенил себя крестным знамением, кашлянул. Но ничего не сказал, вышел из пыточной на воздух. Тимофей Заболоцкий притворил за ним створку двери, Софоний же спросил:
— Род свой помнишь, Федор Иванович?
— Как же не помнить, боярин? — неуверенно ответил тот. — Отец Иван, дед Григорий, прадед Иван Годун, прапрадед Иван Красный…
— А брата своего прадеда помнишь?
— Как же не помнить? — Боярин несколько приободрился и перестал выглядеть зашуганным смердом. — Федор Сабур, дядька отцу двоюродный, всему роду Сабуровых прародитель. Через него мы самим царям родичи! — Боярин Годунов окончательно развернул плечи, осознав свою знатность. И откуда вдруг взялось столько спеси в нищем удельщике? Непостижимо!
— Это хорошо, что о своем родстве с великой княгиней Соломонией ты помнишь, — присел на край стола Басарга. — Потому как из одного корня вы с нею, всего в трех коленах разошлись. Кровь у вас с нею, почитай, одна, и родичи у вас общие.
— Знамо, близкие! — охотно подтвердил Федор. — Кто же о том не ведает?
— И крымские родичи общие… — подсказал боярин Зорин, подходя ближе.
— А как же! Само… — Федор Годунов запнулся, развернутые было плечи медленно пошли вперед, и он поправился: — Есть и в Крыму родичи, как без того?
— Те самые, к которым княгиня Соломония сына спровадила?
— Ничего о сем не слышал, — мотнул головой боярин, опять поникший, сгорбившийся, ставший меньше ростом и утративший остатки спеси.
— Половина Руси о том сказывает, а ты не ведаешь? — рассмеялся Софоний Зорин. — Получше отговорки не мог придумать?
— До нашей глухомани слухи московские не добредают.
— Посмотри на себя, Федор Иванович! — подошел ближе к Годунову Басарга. — Ты же не просто худородный, ты всему роду своему завершение! О детях своих подумай. Какой удел им оставишь? Чем они кормиться станут, на какой доход в походы снаряжаться, в чем на службу выступать? Ведомо мне, сын у тебя растет, Борис. Сколько ему ныне? Пятнадцать, шестнадцать? Отчего не в новиках? Снарядить не на что? Ну, так скажи мне, боярин, каковую судьбу наследнику своему пророчишь? В смерды, в холопы?
— Запишу я его в книгу разрядную! — вскинулся Годунов. — То не твоя забота! Мой сын, не твой!
— Моя забота другая, — отступил Басарга. — Брата царского в земли отчие возвернуть. И сие я сделаю обязательно. У прародителя вашего, мурзы Чета, семя крепким оказалось, и отпрыски наплодились во множестве. Зерновы, Вельяминовы, Сабуровы, Богдановы, Годуновы… Есть из кого выбрать. Хоть един, да родичей крымских назовет. А мне большего и не надобно. Ты же при сем здесь, в грязи, гнить останешься. И сына свого сгубишь, и род прервешь. А можешь возвыситься!
— Не возьму греха на душу, боярин, — покачал головой Федор. — Не выдам княжича. Кровью невинной род свой марать не стану.
— Да не нужна Иоанну его кровь, — отмахнулся Басарга. — Все, чего государю надобно, так это брата своего из рук поганых вырвать, дабы заговорщики в замыслах своих мерзких его не пользовали. При себе поселит, содержание хорошее выделит, двор достойный… Мы, боярин, люди православные. Нам братьев резать не по чести.
— Не знаю я ничего, боярин! — вскинув голову, решительно отрезал Федор Годунов. — Нечего мне сказать! Хоть на дыбу вешай, хоть железом жги, ничего от меня не проведаешь.
— Ну и дурак ты полный, выходит, — подвел итог Илья Булданин. — За услугу царю великую мог так высоко из худородных вознестись, что князья бы завидовали. А сдохнешь под забором, да еще и сына в черный люд низведешь.
— В грязи телесной вековать станем, но душу в чистоте сохраним.
— Иди с Богом, — махнул рукой Басарга, поняв, что и от этого сабуровского родича ничего не добьется. — Тимофей, Дмитрия покличь. Может, хоть брат умнее окажется.
Второй Годунов, войдя в пыточную, остановился у порога, несколько раз истово перекрестился.
— Под дверью стоял? — ласково поинтересовался Софоний. — Все слышал?
Дмитрий промолчал.
— Коли слышал, так нам меньше мороки, — тяжело вздохнул Басарга. — Устал я уже одно и то же долдонить. Сказывай сразу, боярин, желаешь с князьями знатными вровень твердо встать али тебе милее в грязи сдохнуть?
— Ты сие обещание именем государевым сказываешь али для хвастовства молвишь? — хмуро уточнил боярин Годунов.
Басарга напрягся, переглянулся с Софонием, осторожно уточнил:
— Награды ведь всякие бывают, Дмитрий Иванович… Кому золото мило, кому пост высокий, кому покой да поместье обширное. Коли служба великая сослужена, оно ведь и выбрать можно, чего по душе больше придется.
— Прямо говори, коли начал, — исподлобья глянул на него Годунов. — Царь желает голову брата сводного получить? От опасного наследника избавиться? Брат-то старший…
— Я полагаю, о брате своем государь скорбеть будет, — тщательно подбирая слова, ответил Софоний. — Но со смертью его смирится. Однако же, коли его живым доставить удастся, то награда куда больше окажется.
— Такой, что князья позавидуют? — снова уточнил боярин.
— Не ходи кругами. Сказывай, чего желаешь? — предложил Басарга.
— С Сабуровыми вровень встать!
— А невеста для государя у тебя есть? — рассмеялся у него за спиной Софоний. — Ты же вроде как бездетный?
— Место хочу при дворе, чтобы по роду Сабуровым впору было! Кравчего, конюшего али постельничего.
— Ох ты! — крякнул от дверей Тимофей Заболоцкий. — Из грязи в князи.
Боярин Леонтьев в задумчивости помолчал.
Запрос у худородного Годунова и вправду был рюриковский, царскому роду под стать. Хотя, если подумать, то и за поручение он брался не простое. Ни одному из Рюриковичей не управиться. Коли управится, государь без сомнения согласится отблагодарить по-царски.
— Коли целым и невредимым доставишь, быть тебе среди первых при дворе, — негромко пообещал Басарга. — Вот те крест, уговорю на сие государя. Голову привезешь — казна золотом откупится. За душегубство Иоанн к себе приближать не станет. Он по совести живет, заветы Божьи чтит.
