— Двинуть всегда успеется, — вздохнул я. — А нам надо работать, много работать, Пантелей. Семёнов признаётся только в том, что мы можем ему предъявить. Но он явно скрывает не только свои «подвиги».
— Вы тоже считаете, что в банде было больше участников? — догадался Леонов.
— Именно, — кивнул я. — Спрашивается, почему? У сволочей вроде него нет ничего святого. Так что молчит он не ради принципа. Я вообще сомневаюсь, что у него есть хоть какие-то принципы! Вспомни, как легко он пошёл на убийство подельников. Нет, Пантелей, если Семёнов что-то делает, значит, ему это нужно.
На следующий день состоялись похороны Юхтина. Очень тяжело терять своих подчинённых. На сердце остаётся рана, которая не зарубцуется годами.
Всегда винишь себя в том, что чего-то не досмотрел, не договорил, недостаточно проинструктировал. И эта вина остаётся с тобой на всю жизнь.
С самого утра лил дождь.
На похороны пришли все наши. Мне было больно смотреть на родителей Юхтина, потерявших единственного сына. Хотелось что-то сказать им, но я не находил слов, способных уменьшить их горе.
Юхтин лежал в гробу как живой. Казалось, это просто дурацкая шутка, розыгрыш. Сейчас он очнётся, откроет глаза, заговорит с нами.
Но этого не происходило и не могло произойти.
Сердце кольнуло. Господи, как мне это знакомо до дурноты. Я снова подумал о Дашке, моей дочери. Каково было ей, после того как меня не стало рядом?
Она, конечно, сильная. Она выдержит. Но это служило слабым утешением.
Я очнулся.
Тем временем верёвки опустили гроб на еловый лапник, сложенный на дне могилы.
Люди подходили к краю и бросали вниз комки слипшейся грязи.
Небольшой армейский оркестр заиграл «Интернационал». Тут принято хоронить бойцов — а Юхтин сражался как настоящий боец — под звуки этой музыки.
Сейчас она звучала как-то особенно торжественно.
Мы хотели поставить пирамидку со звёздочкой — удалось даже раздобыть совсем свежую карточку Юхтина, по моему приказу он недавно сфотографировался для удостоверения. Однако родители настояли на деревянном кресте.
К ним прислушались, никто не стал спорить — даже принимавший участие в похоронах товарищ Малышев из горкома, пусть ему явно пришлась не по душе воля родителей.
Милиционеры достали оружие из кобур, грянул нестройный залп. Мы попрощались с нашим товарищем раз и навсегда. И уходили с кладбища с горьким осознанием этого факта.
Похороны происходили в первой половине дня, потом были назначены поминки в тёплой избе Юхтиных.
Но я не успел на них побывать.
Примчался взбудораженный вестовой из отделения. Хватило одно взгляда, чтобы по его виду понять — произошло нечто ужасно неприятное.
— Товарищ Быстров, — он запыхался, ему с трудом удавалось говорить, — у нас происшествие.
— Что случилось? — похолодев, спросил я.
— Арестованный Семёнов сбежал.
Глава 10
Я не приехал, а прилетел на разбор «полётов». Внутри всё кипело и клокотало. Я был просто вне себя от злости и явственно представлял, как откручу башку виновнику.
После всего того, что произошло, тех усилий и жертв, так бездарно профукать всё, когда мы уже практически всё раскрыли. Я не сомневался, что смог бы дожать Семёнова, будь у меня ещё хоть чуть-чуть времени.
А тут как гром среди ясного неба — побег, который разом ставил крест на многих планах и начинаниях.
Так что моя злость, как водится, была вполне мотивирована.
Первым делом мне представили проштрафившегося: медлительного увальня с пухлым детским лицом. Под его левым глазом наливалось сливой «украшение» в виде совсем свежего «фингала».
Милиционер переминался с ноги на ногу, стараясь не смотреть на меня. Радовало лишь одно: товарищ явно раскаивался. Только мне от этого не слаще.
Меня аж трясло от желания свернуть ему толстую шею. И только воля, и усилия над собой помогали удержать в узде инстинкты, но они всё равно вырывались на свободу, как бы я не гасил эти вспышки.
— Фамилия? — наехал я на виновника «торжества», в уме подвергая того всяческим мыслимым и немыслимым карам.
Мой тон не предвещал ничего хорошего.
— Милиционер Шикин, — выдавил обладатель «фингала», не поднимая глаз.
Эх, чует кошка, чьё мясо съела. За такой грандиозный «залёт» пристрелить на месте и то выглядит поощрением, а не наказанием за проступок. А с другой стороны: всех перестреляешь, с кем работать останешься?
Других милиционеров у меня нет, как в своё время не было писателей у товарища Сталина.
Осознание этого слегка охладило мой разум. Я всё ещё злился, но хотя бы держал себя в руках.
— Рассказывай по порядку, Шикин, как всё произошло, — более спокойным тоном приказал я. — Давай, не стесняйся, я тебя внимательно слушаю.
Пожевав губами, милиционер предпринял жалкую попытку оправдаться. Настолько жалкую, что передёрнуло не только меня, но и присутствовавшего при этой сцене Леонова:
— Товарищ начальник, я ж не нарочно!
— Шикин, ядрён батон! Ты что — пацан сопливый, чтобы мне такую хрень нести? Ты понимаешь, что подвёл не только себя: ты товарищей подвёл. Юхтин погиб, Ремке ранили… И что, теперь выходит, всё зря?! С начала начинать?
— Товарищ начальник…
— Ещё хоть одно слово в оправдание услышу — выгоню к псам собачьим! Так сделаю, что тебя ни один нормальный человек на работу больше не возьмёт. И запомню, мне твоё «не виноватая я, он сам пришёл», — при этих словах и Леонов и Шикин удивлённо вскинулись, но промолчали, а я продолжил: — … на хрен не нужно. Я от тебя требую детальный расклад, как всё произошло. Ну?! — Я требовательно уставился на Шикина.
Тот вздохнул и начал рассказ:
— Понял вас, товарищ начальник. В общем, всё так было. Семёнов ещё в камере стал жаловаться на живот. Сказал, что от волнения уже два дня его крутит — жидким ходит. Попросился до ветру: сил-моченьки, дескать, нет терпеть, под себя сейчас наделаю. Я и подумал: он хоть и бандит, а всё равно человек. Да, и, если нагадит в камере — провоняет всё отделение. Говорю: ладно, засранец, пошли в нужник. Только смотри, по дороге не надристай мне.
Я грустно хмыкнул при упоминании нашего нужника, то бишь туалета типа «сортир». Хоть Рудановск и считается городом, однако во многих домах, включая отданный под отделение милиции, все удобства находятся на улице.
Экзотика, конечно, ещё та…
Шикин, тем временем монотонно бубнил, продолжая невесёлую историю своего грехопадения:
— К тому же он вроде как в ногу ранетый… Ходит еле-еле, за стеночку держится. В общем, не подумал я, что он на такую подлость способный. Вот и верь после такого людям!
— Шикин, оставить философию! — приказал я.
— Есть, товарищ начальник. Просто задело меня сильно. Очень обидно, когда ты по-людски, а тебе в душу нагадят.
— Шикин! — снова разозлился я. — Не буди во мне зверя!
— В общем, оправился арестованный, вышел из нужника и как звезданёт мне по роже… — Рассказчик невольно потрогал больной глаз. — Я на секунду только сознание потерял, а этот гад уже скрылся куда-то. Хорошо, хоть револьвер мой не прихватил.
— Хоть с этим повезло, — резюмировал я. — Если бы он твоё табельное с собой забрал, ты бы у меня под трибунал загремел со всеми вытекающими, а пока объявляю тебе пять суток ареста.
— Разрешите выполнять? — судя по повеселевшему тону, Шикин ожидал худшего.
Ему действительно повезло. Я вспомнил похороны Юхтина, ярость пропала, больше не хотелось рвать и метать. Тем более сейчас, когда побег произошёл, и ничего уже не исправишь, только наломаешь дров. После драки кулаками не машут.
— Ступай! Сдашь оружие и удостоверение, — велел я.
По следам беглеца уже пущены Лаубе с Громом, но через час группа поиска вернулась с пустыми руками. Все были грустные и разочарованные, особенно пёс, который, казалось, переживал неудачу сильнее хозяев.
Семёнов исчез, пропал где-то в городе с концами. Скорее всего, нашёл какого-то доброхота и уговорил подвезти. Может, на телеге, пролётке или дрожках… Не важно. Главное, что по горячим следам его не нашли.
