— А ещё, — не преминул добавить я, — прежде чем зайти к вам в гости, я достаточно долго наблюдал за вашим жилищем, даже перебросился парой слов с одним из пациентов. Он сказал мне, что у вас просто золотые руки и всячески рекомендовал…
— Болтун, — покачал головой Смородин. — Я ведь предупреждал его держать язык за зубами.
— Прошу не ругать вашего пациента: он действовал исключительно из лучших побуждений. А вот я как начальник милиции хочу предупредить уже вас: не советую запираться. Для тех, кто со мной сотрудничает, я готов делать некоторые поблажки и закрывать глаза на то, что и преступлением называть не хочется, особенно, на фоне тех зверств, что недавно приключились в городе.
— О каких зверствах вы говорите? — напрягся Смородин.
— Весь город взбудоражен жестокими убийствами, а вы не в курсе? Позвольте не поверить вам, — сказал я.
— Я понимаю, о чём речь, но от меня ускользает другое: какое отношение имею я к этому изуверству?
— Скорее всего, вы оказывали хирургическую помощь одному из преступников.
— Простите, но у моих пациентов на лбу не написано, что они преступники! — завёлся доктор.
— Разумеется, поэтому я пока что разговариваю с вами довольно миролюбиво. Но мой тон может резко измениться, если вы станете вилять. Советую сказать мне правду, и я от вас отстану. Исчезну из вашей жизни, как страшный сон.
Я дружелюбно улыбнулся. Конечно, с этого дня доктора я возьму на карандаш, и к нему приду в будущем и не раз. Смородин прекрасно понимал это, но был достаточно опытным человеком, чтобы сообразить, какими последствиями могут оканчиваться эти визиты. Одно дело, когда с тобой просто говорят, другое — когда пытаются пристегнуть к конкретной статье уголовного кодекса.
Мы разыгрывали партию, в которой победа с первого хода была моей, однако я делал всё, чтобы слегка подсластить пилюлю проигравшему.
— Хорошо, я готов сотрудничать, — выдавил наконец Викентий Викентьевич. — Мне что — надо подписать какие-то бумаги?
— К чему эти бюрократические формальности?! — воскликнул я. — Между нами самый обычный разговор и только. Более того: я сделаю всё, чтобы он стал нашей маленькой тайной.
Смородин кивнул.
— Спасибо. Не всем в городе понравится, что я вот так, тет-а-тет… общаюсь с начальником городской милиции.
— Эти люди ничего не узнают.
— Рад слышать. Но, чтобы оказаться полезным, мне надо понять, какой именно из моих пациентов вас интересует и за какой период? — Доктор испытующе уставился на меня.
Я слегка кашлянул и заговорил:
— Мне нужен человек с огнестрельным ранением, который обратился к вам буквально на днях. Есть основание предполагать, что он — один из членов шайки, которая жестоко расправилась с Кондрюховыми и Баснецовыми. Угодил в засаду, организованную моими сотрудниками, но сумел вырваться. Знаете такого?
Смородин встал, прошёлся по кабинету. Замер у окна.
— Кажется, знаю. Правда, и это смутило меня с самого начала нашего разговора — это ведь один из ваших…
— Из наших?! — Я взвился ракетой с места, потом, чуть успокоившись, снова опустился на стул. — Вы хотите сказать, что это — милиционер?
Больше всего на свете я боялся услышать «да» на свой вопрос. Казалось, я более-менее навёл порядок в отделении, вычистил эти авгиевы конюшни. И вот… ещё один предатель…
Почему я его не разглядел, почему он спрятался от меня и Леонова?
Впору задумываться о создании внутри отделения собственной службы безопасности. Хотя… чего задумываться, надо создавать правдами и неправдами, если не хочу, чтобы снова вылезало такое.
Однако ответ Викентия Викентьевича меня слегка успокоил, вырвав и без того щемяще-острую занозу из сердца.
— Почему из милиции? — удивился он. — Я имел в виду, что тоже вроде как из органов… Какой-то сотрудник ЧОН, причём не из рядовых.
— Откуда вы это знаете?
— Сам сказал, — весело произнёс Смородин. — Я, конечно, удивился, когда услышал такое. Спросил, почему он не обратился в больницу.
— И что тот ответил?
— Ответил, что его случайно ранили во время каких-то учений. Дескать, сам виноват — сплоховал. А в больницу не обратился, потому что в таком случае эта история могла всплыть и причинить неприятности ему и его непосредственному командиру.
— И вы решили помочь?
Доктор повёл плечами.
— А почему нет? Ранение пустяковое, хотя крови он потерял много. Я достал пулю, обработал рану, прописал длительный покой.
— Где делали операцию?
— У себя. Не понадобилось выезжать на место. Пациент самостоятельно пришёл сюда и ушёл на своих двоих.
— Как насчёт повторного осмотра, перевязки?
— Я предлагал это раненному, но он махнул рукой, сказал, что на нём всё заживает как на собаке. Расплатился, и больше я его не видел.
— Описать его внешность можете?
— Думаю, смогу.
Через полчаса со словесным портретом предполагаемого преступника я отправился в казармы роты ЧОН, квартировавшей в Рудановске.
Конечно, существует вероятность случайного совпадения, и к доктору пришёл ни в чём неповинный человек, однако я слабо верил в это.
Сам факт, что подельник Семёнова служит в ЧОН, да ещё и не рядовым бойцом, объяснял, почему арестованный его не выдал.
Искать беглеца в домах чоновцев мы стали бы в последнюю очередь. Семёнов оказался хитрой сволочью.
Комроты — высокий усач по фамилии Лодыгин — долго не мог принять в толк, чего я от него хочу.
— Раненные? — хрипло переспросил он в очередной раз. — Нет у нас раненных. Могу списки показать, там всё отмечено.
— А покажите, — попросил я.
Лодыгин отправил писаря за списками. Тот принёс и положил перед нами толстую прошнурованную тетрадь.
— Ну вот, смотрите, — Лодыгин открыл последнюю страницу. — Ни одного раненного, все в строю.
Я пробежался глазами по списку личного состава. Ну да, в роте семьдесят три человека, напротив каждой фамилии карандашом отмечено, кто и где сейчас находится. Может, ошибся Смородин или бандит его обманул: я бы на месте преступника как можно меньше давал информации о себе. Просто из инстинкта самосохранения.
— Ну вот, видите, — довольно произнёс Лодыгин. — Всё живы-здоровы, распределены по нарядам и постам. Если хотите, могу выстроить свободный личный состав: своими глазами убедитесь.
— Да уж, — задумчиво протянул я. — Похоже, ошибочка вышла.
Тут писарь, присутствовавший при разговоре, слегка кашлянул, напоминая о своём существовании.
— Чего тебе, Остапенко? — недовольно вскинул голову Лодыгин.
— Товарищ командир роты, разрешите обратиться к товарищу из милиции, — попросил он.
— Обращайся, Остапенко.
— А этот человек, которого вы ищете, что натворил? — заговорил писарь. — Что-то серьёзное, раз его милиция ищет?
В его голосе сквозило отнюдь не любопытство.
— Так, Остапенко, — быстро сообразил ротный. — Ты ж неспроста спросил! А ну — не юли! Я ведь тебя, прохиндея, знаю.
— Товарищ, командир роты… — жалобно протянул писарь.
— Остапенко, твою мать! — прикрикнул Лодыгин. — Быстро всё рассказал, чего мы с товарищем Быстровым ещё не знаем.
— Я Шубина по ведомости провёл, как будто он на заготовку дров отбыл, — произнёс Остапенко и замолчал.
— И?! — нахмурился ротный.
— Только он за дровами не поехал — слёг.
— Что с ним случилось, почему мне не доложили?! — покраснел Лодыгин.
— Побили его по пьянке, причём серьёзно так побили… Еле ходит, — сообщил писарь.
— Это Шубин сам тебе сказал?
— Никак нет. Я его несколько дней не видел. Парнишка прибегал с запиской от Шубина — сын хозяйки, у которой он сейчас квартирует. А вам попросил не докладывать, чтобы вы, значит, раз драка по пьяному делу была, под арест не посадили, — потупившись, сказал писарь.
— Ну, Остапенко, ну, молодец! — Лодыгин уже не покраснел, а побагровел от злости до такой степени, что скоро от него будет можно прикуривать.
Даже усы встопорщились как-то по-особенному, словно шерсть на разозлённом коте.
