— Что, прямо здесь?
— Да что я дура, отказывать вашей милости! Раз вам прямо здесь и сейчас восхотелось, так пользуйтесь! Чай благородный господин и мужчина видный. Вы же потом не станете хвастаться своей очередной победой на амурном фронте?
— Конечно не буду, это не красит благородного человека.
Жан может и не решился бы на первый сексуальный подвиг, но его подкузьмила фраза про «очередную победу». Давать девке повод думать, что у него не было еще ни одной битвы, не то что победы, он не хотел. А мысль, что победу по-хорошему надо присуждать не ему, а служанке, в юную голову, охваченную гормональным пожаром, не приходила. Так что в битве юности против женского коварства юность проиграла с разгромным счетом. С другой стороны, счет три-ноль разгромным не считается. Умытый и обессиленный временный старший по дому, практически управдом, на аморально-волевых качествах добрался до своей комнаты и упал досыпать.
А власть в доме снова захватила Далия, точно знающая, что где лежит и как должно лежать или стоять на самом деле. Отчитавшаяся в успехе операции служанка была премирована выходным, вернее его половинкой и угрозу пройтись поварешкой по всем частям тела без разбора, если будет болтать. Жорж такой смешной, Прова оставил за старшего, когда Далия дома. Вся власть этого мужлана в кордегардии начинается и там же заканчивается. Ах да, еще во дворе он главный и в воротах. А как порог дома переступил… ноги вытирай, скотина!
Глава 9 Растревоженный улей
Очередное сотрясение для моей личности. А для тела вторая серьезная травма головы. Вот прямо как чувствовал беду на свою голову, но думал — по куполу приложат дубиной. Купол укрепил, а прилетело в морду лица. Теперь морда чешется и побаливает, чую — буду жить с красивым и мужественным шрамом. Это сотрясение отличалось от прошлых, запомненных мной тем, что никуда не надо идти, ни о чем нет нужды беспокоиться. У меня целый дом специально обученных людей, так что… спать охота, посплю-ка я еще.
Очередное сотрясение для моей… ах да, это я уже думал в прошлое пробуждение. Кажется, тогда меня пописали в горшок, напоили чем-то и дальше спать положили. Это очень правильно, пить, писать и спать, главное, чтобы они не перепутали последовательность, а то спать в луже придется. Кто «они»? А им виднее, а я еще посплю.
Блин, жрать охота!!! Алё, жрать давайте! Что смотришь, Далька? Дай поесть уже! Стой, сначала в туалет! Что ты мне суёшь, я что сам до туалета дойти не могу? Не могу? Тогда вместе пошли. Я пописаю, а ты проконтролируешь, чтоб не упал. А потом на кухню отведешь. Опачки, кажись такое мы уже проходили. Только с правого бока меня еще Снежка подпирала прошлый раз.
— Где Снежана?
— Так на втором этаже. Вчера под самую ночь из замка вашего приехала вместе с караваном.
— Тормози. Караван из замка пришел?
— Да. Ваш батюшка приехали самолично со свитой, заходил к вам, справлялся о здоровье, с утра проверял службы, запасы, казну. Счел ведение хозяйства премемлимым, то есть как его…
— Приемлемым? То есть нормально у нас всё?
— Ну да. А его поначалу стража пущать отказывалась, но Жан своею властью велел пускать. Думала, Прову достанется.
— И что?
— Граф похвалил. Сказал, так и должна служба отправляться. Мы страху за Прова натерпелись, а ему хоть бы хны.
— Хорош тараторить. Кухня отменяется, веди в мои покои одеваться.
Дом не мал, но и невелик, уже слышу, что в нем больше народу стало, голоса отовсюду, топот доносится. С улицы команды раздаются. Не дом столичный, а улей какой-то. Но до своей опочивальни я добрался без неожиданных встреч, что порадовало меня. Очень не хотелось встречать отца или кого еще в слегка обоссаной ночной рубахе. Прическа тоже не очень, но хоть не того… не этого.
Оделся по-домашнему, то есть старенькие шоссы, широкая рубаха до колен, кожаные башмаки и теплая накидка. Головной убор в доме не ношу. Меня вообще тут слегка странным считают, хоть и не решаются критиковать. Прежде всего народ удивляет легкость в отношении одежды. А дворню требование топить дом как следует. Как следует, это не как они привыкли, а чтоб в доме тепло было. Расточительство и блажь, по их мнению, но я еще по прошлой жизни уяснил — этот точно как европейский народец — люди предпочитают трястись в холоде и кутаться в сто одежек, лишь бы на дровах сэкономить. Нерусские они все. Ладно, средневековье, но ведь даже в двадцать первом веке не то что тройные, двойные стекла в домах не ставят! А потом на холод жалуются. А еще в покинутом мире европейцы как идиоты ходят без шапок зимой и снова мерзнут. Кстати, у меня по дому можно ходить без шапки, зато в деревянных башмаках ходить запрещено категорически. А босиком ходить можно только летом. Всяк где-то хранит тапки или старенькую иную обувь, но в уличной по дому ни-ни! А что вы хотели, самодур у них хозяин, он и умываться заставляет тоже! Ежедневно! И гадить на двор у него нельзя, и свиней с курями в хозяйстве нет. Воняет ему, видите ли. Это они про меня так соседской прислуге жалуются, мне Далька доносит.
Витор ждал меня в столовой. Столовая у меня не очень большая, не сравнить с замком. Десяток, ну дюжина человек за столом свободно поместится, а два десятка, уже если потесниться. Тем более, тут народ привычен к тесноте. Не зря отроков заставляют кушать с книжками, прижатыми локтями к бокам. Чтоб привычка плотно въелась крылья не распускать за столом, мол нечего петушиться в обществе. Камин столовой весело потрескивал, напоминая о хозяйской причуде. Вино, закуски, творог, яишня, выпечка — всё, что я люблю. А за кашу на завтрак Далька поварихе прямо половником в лоб засветит, может даже с этой кашей, чтоб весомей было. Потому как строгая она, никому не даст хозяина обидеть. Кашу можно только пшенную, и только когда я сам заранее скажу, что хочется каши. Самодур, угнетатель, кто там я еще? Кстати, прислуга из разных домов между собой еще и хвастается, чей хозяин больший самодур. А если у аристократа причуда какая-то уж совсем особенная, так это двойной повод для гордости у них.
— Всё чудишь, Дорд. Я хотел попенять слугам, что среди дня камин растопили, а они мне, мол хозяин так велит.
— Да, отец, на дровах не экономлю, полюбил в тепле быть у себя дома. Осуждаешь?
— Да ладно, чего там. Чай не разоримся на дровах, и уж если кого и попрекать за расточительство, то точно не тебя.
— Это да, на ветер гульдены если и пускаю, то только вместе с дымом от печей. Иных расточительств не допускаю вроде. И спасибо, что приехал навестить в болезни, отец.
— Сам себе удивляюсь, как письмо получили от твоего оруженосца, так сразу собрался. Словно ты малец совсем.
— Письмо, значит, Жан написал. И что писал?
— Да ничего толком, просто уведомил, то вражда с Якобом Третьим окончена, ты опять в милости да только опять без памяти лежишь.
— Не, это я просто отсыпался. Прошлый год трудный выдался, а новый того труднее жду, вот и отсыпался перед летом как тот медведь.
— Говоришь, год будет трудный? И какие труды нас ждут?
— Самые что ни есть благородные. То есть ратные труды. Ты полон наш не отпустил?
— Нет пока, про то сказано не было ничего.
— Вот и хорошо, я его себе забираю.
Отец аж подпрыгнул на стуле от неожиданности:
— Как себе?! На что?
— Посла Иманта помнишь, что я зарубил на дуэли?
— Как не помнить, тебе еще семнадцати не было, я тогда за тебя выйти хотел.
— Король наш решил, что если такое они стерпели, то надо что попротивнее выдумать.
— Боюсь предположить, что вы с ним придумали.
— Его величество разрешил мне забрать графство под свою руку.
— Какое графство? — эдак тебя, Витор, кондратий хватит, пора успокоить.
— Долинол конечно! А под это дело я выговорил разрешение увеличить личную дружину. Это помимо той сотни, что у тебя в подвале сидит.
— На сколько?
— Такие мелочи мы не обсуждали. На сколько хватит денег дер Пристов.
