— Она пала, потому что должна была. Император тиран, вор и обманщик. Обман всегда становится очевиден. А страх, через время становится привычен и уже не способен удержать! — запальчиво сказала Эглантайн. И вскинула подбородок, готовая к возражениям. Впрочем, с этой еретической никто спорить не стал. Хотя, конечно, скажи она это в Таэне, её бы точно сожгли. А тут компания подобралась терпимая — я не местный, Гвена тоже, Сперат вообще студент. Он, скорее, на её сторону встанет. Тем не менее, мне стало интересно, что еще Эглантайн скажет. Вот только она не любит отвечать на вопросы, как я заметил. Я осторожно закинул удочку:
— Меня учили, что Император был бессмертный. А потом в Империю вторглись эльфы, долгобороды, нежить и гоблины. И его убили. Или не убили. Но только потому, что его предали, — сказал я, делая паузу после каждого предложения. Эглантайн наконец заглотила наживку и обернулась ко мне, едва не задев меня своим клинком. И заговорила так, как будто отсчитывает непослушного ребенка. Это у женщин, видимо, встроенное:
— Сначала Империя сама приняла эльфов и долгобородов. А Император был не бессмертным! Он умирал, но его постоянно возвращали к жизни!
— Как это? — удивился Сперат.
— Я не знаю. Я видела только всполохи прошлого в огне прорицания. Но я видела, как он порабощал народы. Сначала он приходил как друг, а потом пленял их богов. А когда люди становились беззащитны перед миром, он делал вид, что он их спаситель. И тогда они шли к нему. Он обманщик и вор! — сказала Эглантайн. Что ж она это повторяет то так постоянно. Как будто человек, попавший под пропаганду. Когда вдруг оказывается, что в твоей стройной картине мира есть пробелы, очень хочется просто повторить чужие слова, которые ты всегда воспринимал как очевидную истину. И залатать ими реальность. Вот только, если повторять одно и тоже приходится слишком часто, то начинают зреть сомнения. Поэтому я сказал:
— Ну не знаю. Так звучит даже еще лучше. Одно дело быть просто бессмертным богом. Совсем другое быть смертным. Умудриться обмануть смерть. И пленить богов! Ты меня как будто за Императора агитируешь.
— Нет! — возмутилась Эглантайн. Даже вскочила, ощутимо качнув лодку. Это заставило её успокоиться.
— Ты не поймешь, — печально сказала ведьмочка и осторожно уселась обратно.
Ну да, ты же не можешь объяснить.
— Я читала многое из текстов, что остались от Древней Империи, — вдруг сказала Гвена. — Там вовсе не было так хорошо. Да, многие жили лучше. Но были и те, кто работал за еду. Они даже не считались людьми, а были словно скот. А другие, те кто обладал талантами, превозносились как боги. У Императора было восемь архонтов. И в каждом крупном городе было поместье для каждого из них, в которых они могли бы остановиться, если вдруг оказались рядом. Сейчас бы такой дом назвали храмом. И для каждого архонта нужны были свои, особенные, условия. Кому-то было достаточно вина и веселых дев. Другие хотели свежего мяса с кровью. А один требовал поединки на смерть. Каждый день, — Гвена задумчиво тряхнула волосами. — Впереди тоннель и нас несет туда.
— Нас размажет по стене? — переполошился Сперат.
— Нет, успокойся. Мы не заденем стенок, — ответила ему Гвена.
— Сеньор Магн, дайте-ка мне шест! — басовито скомандовал мне Сперат. Голос его подрагивал от напряжения.
— Нет, я оставлю его себе, — твердо ответил я.
— Не важно, мы уже внутри, — сказала Гвена. Судя по изменившемуся отзвуку её голоса, это было так.
Некоторое время мы прислушивались и всматривались в темноту. Пока я не догадался поднять повыше лампадку и рассмотрел высоко вверху почти скрытый в темноте потолок. Впрочем, возможно это было мое воображение.
— Мы плывем очень быстро, — немного нервно сказала Гвена.
— Водяные толкают нас? — уточнил Сперат, нервно глянув за борт.
— Нет, я больше не чувствую их присутствия, — ответила Эля.
Тут погасла лампадка в руках Сперата, заставив его вскрикнуть. А за ней, одна за другой, еще две. Осталась только та, что стояла на дне лодки. Этот, последний, источник света, скорее еще больше сгущал мрак вокруг, чем что-то освещал.
Несколько долгих томительных минут мы плыли в тишине. В лицо все сильнее бил ветер. Если это от скорости, то по моим оценкам, мы разогнались километров до сорока. Минимум. Это не так много. Если ты видишь, куда несешься. Скорее всего, просто тоннель проложен под углом, вот поток и набирает скорость. Мы же в горах, выше Караэна. А что-то мне подсказывало, что фонтан в Караэне питается именно отсюда. А потом Сперат запел. У него оказался красивый, глубокий голос. Он пел старинную Отвинскую песню. О любви. С местным колоритом. Сначала о том, как двое молодых и красивых увидели друг друга в храме. Она, естественно, была замужем за старым и противным мужиком лет тридцати. Который, гад такой, уплыл по обычным для Отвина делам, пиратствовать и торговать. Безответственно оставив молодую жену одну дома.
У местных не было телевизора, зато были длинные вечера. Поэтому местные песни состояли не из трех куплетов, а как настоящая поэма, из трех актов. Важно было содержание, поэтому иногда строчки складывались вопреки рифме и ритму. Сперат глотнул из фляги, потому как песня все не кончалась. Молодые, после не продолжительных препонов, снюхались и стали проводить ночи вместе. Но потом, старик-муж вернулся и все им испортил. В конце-концов, любовники мужика убили. К несчастью, их сдала мегера-соседка, которая и до этого им малину портила. И их приговорили к сожжению на костре. Одновременному. Полная чушь, в Отвине дерево еще дороже чем в Караэне. Просто родственники бы прирезали обоих и дело с концом. Кончались песня, как тут было принято — все умерли. Никакого неожиданного поворота. В этом конкретном случае, пока влюбленные жарились на костре привязанные лицом друг другу, они еще шесть куплетов признавались в любви.
Ах, нет смерти лучше, чем глядя на тебя, любимая!
Ах, то не жар огня, а пламя моей любви к тебе!
О, как я счастлив сейчас! Ведь я умираю в твоих объятьях!
Допел Сперат последние строчки от лица молодого любовника и замолчал.
Когда он закончил, девочки долго сидели не шевелясь. А потом, Гвена, внезапно, шмыгнула носом. И сказала:
— Сператик, ты так красиво поешь. И песня очень хорошая. Я ещё не слышала такой красивой песни.
— Я сам её написал, — вполголоса буркнул мой оруженосец. И покосился на Гвену, слабо освещенную лампадкой. Красноватые отблески трепещущего на дне лодки огонька придавали ей жутковатый вид.
— Правда? — Гвена аж руками всплеснула, едва пиломеч в воду не уронив. Я прям даже издалека почувствовал, как Сперат зарделся.
— Да. Он не врет, — сказала Эглантайн непривычно дрожащим голосом.
— Там что, огонек впереди? — прервал я минуту славы Сперата. Я не нарочно, честное слово.
Вскоре мы пристали к точно такой же пристани, с которой отплыли. Тут нашлось несколько лодок, аккуратно намотанная на козлы, будто для просушки, толстая веревка и проход. Очень похоже, на начало коридора, точно такого же, по которому мы сюда попали. Вот только этот был заложен грубой кладкой из рваного камня с узкой деревянной дверью в нем. Подергав дверь за кожаную ручку и убедившись, что она заперта, я отошел в сторону и сделал приглашающий жест для Гвены.
Она подошла, но вместо того, чтобы распилить преграду, задрала юбку. Вынула из ноже на бедре кинжал, просунула лезвие в щель и осторожно подцепила заов. А потом умудрилась открыть дверь, не уронив его на пол.
— Тут должны быть люди. Кто-то же зажег огонь, — шепотом сказала она мне.
Мы со Сператом переглянулись и достали оружие. Гвена юркнула вперед, тихая, как тень.
Этот коридор шел вверх ощутимо круче. К тому же, закручивался налево по широкой дуге. Мы поднялись, по моим ощущениям, метров на тридцать. Пришлось останавливаться, чтобы отдохнуть. Все это время мы шли молча. И были вознаграждены за осторожность — когда за очередным изгибом стены оказалось большое помещение, находящийся в нём человек нас не заметил. Помещение было освещено не только тусклыми лампами — в стене были прорублены несколько маленьких круглых отверстий. Лучи вечернего светила, падающие из них, после сумрака подземелий показались мне яркими, как лучи проектора на танцполе.
