Лекторше в очочках в соответствии с целями и задачами учебной дисциплины положено было секты клеймить и разоблачать, а тут особо и придумывать ничего не надо было. Материал имелся богатейший. По её словам скопцы уже в начале девятнадцатого века так расправили крылья, что пытались всю Россию направить по своему пути. Составили и передали императору даже записку, как нужно по их мнению обустроить страну. Хорошо, Александр I не согласился.
С высокой трибуны до нас было доведено, что скопцы при удобном случае даже случайных людей ловили и кастрировали их без всякой жалости. Вдруг и этот толстяк такой? Фанатик отмороженный.
— Сух поди пирог-то? На запей…
Толстяк мне кружку с чем-то протягивает. Когда и успел её наполнить? Что-то я в себя ушел и не заметил этого.
Ага, запей. Запью и вырублюсь…
Тут меня парного мужского органа и лишат…
Чикнут ножиком острым и готово.
Или по древним заветам раскаленным железом нужное мне выжгут. Вот он, костёр-то, рядышком.
Я вытащил маузер. У толстяка рука с кружкой задрожала, часть жидкости из неё на землю выплеснулось.
— Так. Сам выпил. Всё до последней капельки.
Ствол маузера указал на кружку. Затем я его на лоб толстяка навёл.
— Быстро выпил! — зло и с нажимом повторил я.
— Что ты, что ты… — запричитал толстяк бабьим голоском.
Что-то пить мне предложенное ему не хотелось.
— Пей!
Толстяк не сводя с меня глаз выпил. Пустую кружку на землю бросил.
Худенькие парнишки как мышки сидели. Хотя, кто их знает…
— Сидеть. Не дёргаться. Стреляю без предупреждения.
Я на секунду на них маузер перевёл, а потом обратно его на толстяка направил. Тот на глазах поплыл. Его и так покатые плечи ещё ниже опустились, руки плетьми повисли. Глаза пузана осоловели. Что-то он пробормотать попытался, а потом головой вниз клюнул.
Я встал. Осторожненько так, потихоньку. Ноги тут же о себе напомнили.
— Кто за мной дёрнется — порешу, — я ещё раз на всякий случай предупредил парнишек.
Сделал в сторону от костра шаг, другой.
Только бы не запнуться… Отходить-то задом наперёд мне приходилось.
Ещё пару шагов так сделал. Остановился. Надо глазам со света к темноте привыкнуть…
Ноги у меня не оздоровели, но сейчас это было как-то второстепенно.
Что за счастье такое моё горькое-горючее? С кем тут не встречусь, всё излом да вывих…
Нормальные-то люди тут имеются?
Не разбойники и не изуверы без яиц?
Должны быть… Скорее до них надо добираться.
Кое-что полезное из последней встречи я всё же вынес. С моими золотыми фигурками зверей нужно мне ювелиров-антикваров тут искать и им бляшки спихивать. С деньгами всё легче будет в местную жизнь входить…
Глава 34
Глава 34 Находка
То ли пирог у сектанта целебный какой оказался, то ли ещё что, но шагать мне как-то стало немного легче. Расходился я, наверное. Ещё бы зуд не донимал — совсем почти хорошо было.
Именно — почти. Стопы всё же побаливали…
И — зудели. Так и хотелось их почесать.
Тут я, как дурак улыбнулся. Друг Мишка мне опять вспомнился. Ну, вот как говорил он, что самая приятная болезнь — это чесотка. Почешешь, и ещё хочется…
Ладно — зуд. Ещё и в ногах силы у меня поубавилось.
Уходил я от костра и оглядывался. Это у меня уже начало в привычку входить — ходить и оглядываться.
Хорошо, что сегодня ночь выдалась лунная.
Я шел, сколько сил хватило. Потом сел, под сосной вроде. Это — если в темноте я ничего не перепутал. Спиной о ствол дерева оперся. Ума и сил ещё хватило перед этим с ёлки несколько веток обломить. На них и умостился. Маузер в руку взял и замер. Сидел и прислушивался. Вроде, никто ко мне не крался.
Сидел, сидел и задремал.
Выспаться нормально и этой ночью у меня не получилось. Только вроде засну, как толстяк-сектант мне мерещится. Стоит он напротив меня, в одной руке у него раскрытая опасная бритва, а в другой — шнурок какой-то. Чёрный. Длинный. Засаленный. Вижу я так всё это явственно, как по-настоящему. Улыбается гаденько толстяк и говорит мне, что перехитрил он меня и теперь чик-чик и окажусь я в скопцах.
Ещё и холодно ночью. Не май месяц всё же на дворе…
Утром ревельскую кильку я съел и побрёл дальше. Кстати, килька эта — ничего особого. Килька и килька. Не деликатес.
Следующие два дня здоровья мне не прибавили. Шёл, сидел отдыхал, опять шел. Щи с мясом и кашей прикончил. Теперь хоть кору с деревьев обгладывай. Так не сильно упитанный я был, а тут совсем отощал и на ходу меня стало покачивать.
Ноги сами собой прошли. Только старая примороженная кожа со стоп отвалилась. Стали они у меня в сей момент бледно-розовенькие. Почти как у младенчика.
На третий день я к железной дороге вышел. Ну, хоть какая-то цивилизация мне встретилась. Всё, теперь от неё я ни на шаг. Пойду к людям. Пусть что хотят со мной делают…
Направо? Налево? Куда идти?
Решил — налево. Ничем не хуже такой вариант.
Кстати, тут около железной дороги чище, чем у нас. Никакого тебе мусора. Ни бутылок пустых, ни бумаг…
Так, стоп. Вон какая-то бумажка валяется.
Я наклонился. Находку в руку взял.
Мля! Кто тут на горькую судьбу жаловался?
Я держал сейчас самый настоящий паспорт. Так, по крайней мере, на этой бумажине было написано. Сама она такая не маленькая, чуть не лист из школьной тетради в клеточку. Цвета светло-фиолетового. Впрочем, глаза у меня так в норму и не пришли, с оттенком мог я и ошибиться.
Настоящий? Левый какой-то? Дома у меня паспорт в виде книжки остался, а тут — просто листочек…
Но, типографски отпечатан. Солидный такой…
Так, читаем. Выдан Стуловским волостным правлением. Еле и разобрал. Текст как курица лапой накарябала. Предъявитель сего крестьянин Вятской губернии Слободского уезда Стуловской волости деревни Болотовская Иван Иванов Воробьев* уволен в разные города и селения Российской Империи от нижеписанного числа по тринадцатое января 1904 года. В смысле, уволен? Ничего не понял… Ладно, хрен с ним. По словам покойной Мадам — сейчас девятьсот третий год, так что бумага ещё не просрочена. Вон, и в правом верхнем углу типографская печать имеется, что дан этот документ на срок не более одного года. Печать с двух главым орлом. Всё честь по чести…
Смотрим дальше. Что там ещё написано. Дан с приложением печати тысяча девятьсот третьего года января тринадцатого дня. Волостной старшина, а дальше неразборчивая подпись. Ещё и две печати. Вторая, наверное, для надежности.
Дальше же, мне вообще покатило. Перевернулась и на моей улице машина с пряниками. Вероисповедание — старообрядец. Ну, это ладно. Время рождения или возраст — 21 год. Двадцать один год! Бумага-то как на меня писана! Мне тоже двадцать один год! На паспорте этом никакой фотографии нет. Могу я его за свой выдать!
Даже имя то же самое. Подумаешь — фамилия другая. Был — Жуков, стал — Воробьев. Не Задов ведь…
Так, дальше. Род занятий — хлебопашество. Ну и что? Это может я в деревне Болотовской Стуловской волости Слободского уезда Вятской губернии хлебопашеством занимаюсь, а в городах и селениях Российской Империи просто проездом. Приехал подарки невесте купить перед свадьбой. Вон, в паспорте этом так и отмечено прочерком мое семейное положение: состоит или состоял в браке — прочерк.
Подпись владельца — неграмотный. Это тоже мне в жилу. Не умею я по-местному писать, со всякими там ятями. Как есть неграмотный. Самый настоящий.
Далее в паспорте были вписаны приметы бывшего его владельца. Рост и цвет волос для меня тоже с натяжкой подходили. В графе особые приметы опять же стоял прочерк.
Как у железнодорожной насыпи это документ оказался? Обронил его хозяин? Ветром в окно вагона паспорт удуло? Да мне-то какая разница! Сейчас у меня официальная бумага для легализации в этом мире имеется. Не подделка какая-то, а самый настоящий паспорт. Правда, его действие скоро закончится, но на основании старого и новый документ выписать можно.
