После воспоминаний о выступлениях на сцене Волкова перешла к фантазиям о будущем. Не о нашем с нею совместном будущем — об учёбе в институте. Поинтересовалась, не хочу ли и я поступить в Литературный институт. Приподняла голову, когда услышала: «Что я там забыл?» Заверила, что я пишу замечательный роман. Сказала: она не сомневается, что я с лёгкостью получу на свою творческую работу три положительные рецензии преподавателей института, нужные для допуска к собеседованию. Сообщила, что её бабушка уже подготовила для отправки в институт лучшие Алинины стихи. Предложила и мне выслать отпечатанные на машинке главы романа для рассмотрения приёмной комиссией Литературного института. Но я в ответ улыбнулся и покачал головой.
* * *
Сделал сегодня паузу в работе над рукописью — пошёл на сделку с совестью.
Потому что выбрался из постели засветло. А днём не оставил Алину один на один со своей мамой. Волкова выполнила обещание: явилась в воскресенье ко мне в гости. Пришла с приношением — принесла купленную в Петрозаводске бутылку «Карельского бальзама». Мама приняла подарок, полюбовалась красивой бутылкой, спрятала её в шкаф (обронила, что откроет бальзам на Новый год — если «будет настроение»).
Поначалу моя мама выглядела хмурой, неразговорчивой и будто обиженной моим ночным загулом. Она встретила нас в прихожей неприветливым взглядом. Но Волкова будто не заметила её хмурый вид. Ответила ей счастливой улыбкой. И целый час упорно не обращала внимания на мамину мрачность. Алина сегодня даже мне показалась необычайно радостной и сияющей — на это обратила внимание и моя родительница.
Мама оттаяла, напоила нас чаем… с «парой капель» «Карельского бальзама». Она с искренним интересом внимала рассказам Волковой о фестивале. Выслушала спетые Алиной под гитару конкурсные песни. Вздыхала всякий раз, когда Алина вдруг замирала и пристально смотрела мне в глаза. Мне почудилось, что моя строгая мама разок смахнула слезу при виде счастливого взгляда Волковой. Она сегодня дважды обняла «невестку»!
Но мама не предложила, чтобы Алина осталась у нас до утра — будто пожалела мою юношескую психику.
* * *
— Волнуешься? — спросила Волкова.
Мы неторопливо шли по освещённой фонарями улице в направлении Алининого дома. Ветер утих, пока мы общались с моей мамой. С неба теперь валили снежные хлопья.
— Из-за чего? — спросил я.
Заметил, что в Алининых ресницах запутались пушистые кристаллики льда. Поправил очки. Смахнул замёрзшими кончиками пальцев растаявшие снежинки со своего лица.
— Завтра заседание школьного комитета комсомола, — сказала Волкова. — Забыл?
Я зевнул (не в первый раз с того момента, когда мы оставили маму наедине с телевизором) — сказывалась бессонная ночь. Улыбнулся. Покачал головой.
Сказал:
— Не забыл. Но и не думаю об этом. Было бы из-за чего волноваться.
Снова прикрыл рот ладонью.
— Не пойду туда завтра, — сказал я. — Лучше поработаю над книгой.
Пожал плечами и сообщил:
— Из-за «подписки о неразглашении» мне нечего будет там говорить. Разберутся. Без меня.
Хмыкнул.
— Если исключат из комсомола, то сами мне об этом сообщат, — сказал я. — Кравцова так точно о таком событии всей школе растрезвонит.
Волкова встрепенулась. Остановилась, придержала меня за руку. Позади Алины светил фонарь — прятал лицо Волковой в тень, окружал её голову золотистым ореолом.
— Ваня! — сказала Волкова. — Так нельзя!
Она помотала головой — выглядывавшие из-под её шапки волосы заискрились.
— Почему? — спросил я.
Алина дёрнула меня за руку.
— Нельзя! — повторила она. — Ты должен туда пойти! Пообещай мне, что явишься завтра за заседание!
Она смотрела мне в глаза, словно гипнотизировала.
— Зачем? — спросил я.
Стряхнул с плеч Волковой снег.
— Потому что это важно! — заявила Алина. — Потому что так надо! Потому что… я тебя об этом прошу!
Я улыбнулся и ответил:
— Ну, если это важно для тебя… тогда схожу.
Глава 10
В понедельник я снова поклялся Волковой, что не пропущу сегодняшнее комсомольское собрание. Пообещал Алине, что явлюсь на него вовремя. Пошутил, что до блеска начищу свой комсомольский значок в честь такого события и надену отцовский галстук. Сдерживал улыбку, когда соседка по парте на переменах втолковывала мне: я недооценивал значимость грядущего школьного сборища. Видел, что Алину удивляло и даже шокировало моё спокойное отношение к заседанию школьного комитета. Но ничего не мог с собой поделать: комсомольцем я себя не ощущал и не видел никакой разницы в том, буду носить на груди знак с изображением Ленина или же положу свой значок на полку. Но вслух я эти мысли не озвучивал даже Волковой — лишь говорил, что твёрдо верю в «торжество справедливости» и в «здравомыслие» наших «мудрых» комсомольских вожаков.
Понял: мои одноклассники тоже помнили о заседании школьного комитета. Сделал такой вывод, потому что много раз сегодня ловил на себе их взгляды. Десятиклассники тут же отводили глаза. Но всякий раз ухмылялись, словно в предвкушении значимого и приятного для них (но не для меня) события. После уроков со мной побеседовала Снежка. Она адресовала мне слова поддержки; выразила надежду на «правильное» решение школьных комсомольских лидеров. Галина Николаевна шепнула, что собрание комитета посетит директор школы. Заверила: Полковник приложит максимум усилий, чтобы я и дальше выплачивал комсомольские взносы. Я поблагодарил учительницу. Передал её слова Алине. Волкова обняла меня в радостном порыве — удостоилась пренебрежительного взгляда комсорга десятого «А» класса и возмущённого фырканья Лидочки Сергеевой.
До маминого возвращения с работы я пообедал и написал семь страниц новой главы. Волкова не звонила: предупредил её, что поработаю до собрания. Накормил маму ужином и выпросил у неё папин галстук — раз уж разбрасывался в школе обещаниями придти на комсомольское сборище нарядным. Большую часть своего небогатого гардероба отец увёз в Первомайск. Но оставил дома несколько «нелюбимых» вещий, среди которых я нашёл и скучный полосатый галстук. Нарядился — взглянул в зеркало. Мама подивилась моему «серьёзному» образу. Объяснил ей, что иду не на свидание. Точнее, не на такое свидание, о каком она подумала. Заявил, что меня сегодня ждали комсомольские вожди нашей школы. Причину моего «свидания» с ними не уточнил. Мама разглядывала меня, улыбалась. Твердила, что я выглядел «совсем» взрослым и походил на своего отца.
* * *
В школе я встретил Громова: единственного из одноклассников, кто сегодня не прятал от меня глаза (не считая Алину Волкову). Наряженный в строгий серый костюм Василий вышел из гардероба. При виде меня он ухмыльнулся и поправил на груди бандаж-косынку, где покоилась его простреленная Звонарёвым рука.
— Крылов, я проголосую за твоё исключение, — заявил Вася.
Он взглянул на меня сверху вниз.
Я расстегнул куртку, кивнул.
— Знаю.
— Клёвый галстук, — сказал Громов. — У моего деда такой же был. Он ним в своём селе мух по хате гонял.
Я поправил на шее классический узел «Кент» (минут пять его завязывал, стоя у зеркала).
— У твоего деда хороший вкус в одежде, — сказал я. — Жаль, что дед тебе его не передал.
Громов хмыкнул и торопливо зашагал в направлении ведущей на второй этаж лестницы — я вошёл в гардероб. Увидел на крючке рядом с Васиной курткой одежду Наташи Кравцовой и коричневое пальто Лидочки Сергеевой. Удивлённо вскинул брови: не вспомнил, когда Сергееву ввели в состав школьного комитета комсомола.
* * *
Я вошёл в кабинет математики и едва ли не нос к носу столкнулся с невысоким толстячком, наряженным в пошитый на заказ чёрный костюм: с комсоргом школы. Нашёл в памяти информацию, что этот парень учился в девятом «А» классе. И что его отец сейчас был членом бюро Рудогорского городского комитета КПСС. Толстяк не поинтересовался, кто я такой и почему ввалился на собрание школьного комитета комсомола. Он воскликнул: «А вот и Котёнок!» Парень снисходительно усмехнулся, осмотрел меня с ног до головы, похвалил мой галстук. Указал на первую парту среднего ряда — заявил, что моё место там. Он взглянул на наручные часы и известил меня о том, что «через десять минут начнём».
