Девушка была одна, без спутника или спутницы. Рядом с ней на лавке сидела пожилая матрона, одетая по моде прошлого века, подле которой сидели еще три девицы — явно ее дочери — такие же мощные, дородные, несмотря на юный возраст.
Я с трудом оторвал от нее взор, вновь сосредоточившись на Рошфоре, который, судя по всему, устроил здесь и сейчас место встречи с агентами. К его колонне приблизился невысокий дворянин, что-то шепотом сообщил графу и так же быстро отошел. Через несколько минут другой мужчина, проходя мимо Рошфора, тоже что-то сказал ему. Я не слышал, что именно, но видел, как шевелились губы мужчины, и граф кивнул головой, показывая, что принял сообщение. Третий мужчина просто передал графу записку и тут же вышел наружу.
В тот же момент к Гастону Орлеанскому, который занимал почетное место в первом ряду, подсел худой человек в зеленом колете, и что-то прошептал ему на ухо. Гастон нахмурился и жестом отослал человека прочь.
Да что здесь, черт подери, происходит? Не храм Господень, а дом свиданий!
Граф Рошфор меня не заметил, и я решил, что пусть так оно и остается. Надо выбираться на улицу, пока меня не обнаружили. Мне вовсе не хотелось объясняться с графом, и я двинулся было в обратном направлении, когда что-то меня насторожило.
Рошфор уже более не принимал доклады от своих агентов, он прошел чуть вперед, занял удобную для наблюдения позицию и, клянусь, во все глаза уставился на мою незнакомку.
Ошибки быть не могло — не ее же соседка, весом в центнер, так его заинтересовала. Граф пялился на девушку столь откровенно и жадно, что вызвал во мне подсознательную неприязнь, которая быстро перерастала в откровенную ненависть.
Блондинка же ничего вокруг не замечала, полностью поглощенная церковной службой. Она сложила ладони в молитвенном жесте, прислонив их к губам, и не отвлекалась ни на что стороннее.
Рошфор чуть скривился от каких-то свои мыслей и направился к выходу из собора. Вид у него был сердитый. Я подумал немного и двинул за ним следом. Внутри мне было больше нечего делать.
Мы с графом двигались по противоположным сторонам собора и достигли выхода примерно в одно время. Я специально чуть притормозил, чтобы он меня не заметил. Но Рошфор пребывал в возбужденном состоянии и особо не смотрел по сторонам.
Так бывает, даже у самых опытных и бывалых людей, когда собственные эмоции в какой-то момент перевешивают привычную осторожность. Вот и Рошфор попался на эту удочку. Уж не знаю, что именно довело его до подобного волнения. Он буквально вывалился из собора, плечами расталкивая мешающих ему людей, и, широко шагая, направился наискосок через площадь.
Я пару секунд сомневался, стоит ли идти за нам следом — до окончания богослужения оставалось не более получаса, и я мог упустить свою незнакомку — и все же любопытство перевесило, и я пошел за Рошфором, в глубине души надеясь, что у моста он сядет на лошадь или в карету, и я уже не смогу следить за ним далее.
Но меня ожидал сюрприз. У моста Нотр-Дам его ожидали.
Случайностей не бывает. Пикара и трое гвардейцев околачивались рядом с лавчонкой, торговавшей рыбой. Одного из гвардейцев я, приглядевшись, вспомнил — он был вторым из тех, кто напал на меня в тот вечер, а третьему я выдавил тогда глаза и после убил.
Рошфор подошел к ожидавшим его людям и негромко заговорил с ними. Мне повезло, что я шел практически вплотную, и из-за воскресного обилия людей, бродящих среди множества открытых лавок на мосту, я сумел встать буквально в нескольких шагах от говоривших, укрывшись в узком проеме между двумя домами, и теперь слышал каждое слово.
— Как получилось, господа, что он до сих пор жив? — Рошфор, хоть и говорил тихо, но его голос буквально звенел от ярости.
— Ему дико повезло, — пожал плечами Пикара, — мы почти прикончили его, но он ускользнул. Мы потеряли своего товарища!
Такое ощущение, что говорят-то обо мне! Сюрприз, конечно, но немного странно: ведь если бы граф хотел убить меня, он мог бы это сделать сразу же, в момент нашего с ним знакомства, когда я оказался в полной его власти.
— И ничего мне не доложили! Почему, господа, я узнаю обо всем случайным образом? Мой человек встретил его вчерашним вечером, он жив и здоров.
— Говорю же, это случайность! Везение! — Пикара тоже начал раздражаться. — Во второй раз ему уже ничто не поможет. Мы доделаем дело нынче же вечером, клянусь!
— Вот его адрес, — Рошфор протянул Пикаре листок бумаги. — Смотрите, не подведите! Мое терпение не безгранично…
Граф прервал беседу и отошел от гвардейцев, двигаясь по мосту на сторону Лувра. Он не заметил, а я со своей наблюдательной позиции видел прекрасно, как Пикара плюнул ему вслед. Кажется, отношения между Рошфором и его людьми были весьма натянуты.
Судя по всему, сегодня вечером гвардейцы предпримут новую попытку и попытаются добить меня. Да еб вашу мать! Что за город такой, где буквально каждый норовит отправить тебя на тот свет?!
И за что? При встрече с графом я чувствовал, что он заинтересован в нашем с ним контакте. Что же такого произошло после, что кардинальным образом поменяло его отношение ко мне? Я совершенно ничего не понимал.
Между тем Пикара и троица гвардейцев тоже разделились. Гвардейцы отправились в одну сторону, а Пикара перешел мост на сторону Латинского квартала, но пошел не прямо к парижскому университету, который всего пять лет назад в 1625 году возглавил сам кардинал Ришелье, и именно по его инициативе университет стал носить имя Сорбонна, а свернул налево и направился вдоль берега Сены.
Я последовал за ним, все так же стараясь держаться на расстоянии, но не терять гвардейца из вида.
Через некоторое время мы миновали частую застройку жилых домиков и, чуть не доходя до Бернардинского колледжа и Турнельских ворот, Пикара свернул к воде. Очень удобно, в этом месте было малолюдно, у воды росли деревья, практически закрывая нас от взора случайных прохожих.
Пикара просто решил отлить по дороге и спустился вниз к воде, чтобы упростить процесс и помочиться прямо в реку, но ему не повезло. Едва он встал, широко расставив ноги, развязал завязки на штанах и чуть приспустил их, как я, стараясь не создавать лишнего шума, приблизился к нему вплотную, схватил его левой рукой за лицо, закрывая рот от крика, а правой всадил дагу прямо под ребра.
Так тебе, сука! Игры благородных господ окончились, когда на меня напали сразу трое, и теперь я мстил безо всякой жалости или сомнения.
Пикара захрипел, штаны свалились до самой земли, я выдернул дагу из раны и ударил еще раз, а потом еще. Руку я убрал, кричать он уже не мог, но успел обернуться и прохрипеть:
— Де Брас!..
Но на этом его жизнь прервалась, тело обмякло и упало на траву у самой воды. Я вытер дагу о его колет и ногой спихнул гвардейца в Сену. Он сразу ушел под воду — если и всплывет, то ниже по течению. Вот удивятся те, кто его найдет — утопленника со спущенными штанами!
Думаю, Ваша Сиятельство, господин де Рошфор, теперь шансы убить меня этим вечером существенно снизились. Оставшаяся троица гвардейцев даже отыскать меня не сумеет, ведь бумага с адресом осталась в кармане Пикары.
Черт! Надо было вытащить записку и оставить себе в качестве доказательства. Поздно спохватился, не нырять же теперь в Сену в поисках тела.
Удивительно, но я успел вернуться обратно к собору до окончания мессы. Люди потоком начали выходить из Нотр-Дама: сначала задние ряды, стоявшие ближе к дверям, и лишь потом аристократы, которым в данном случае приходилось немного подождать своей очереди.
Та, кого я ждал, вышла чуть ли не самой последней. Она ступала по земле столь аккуратно, что казалось, будто она плыла. Каждому нищему, что встретился на ее пути, она положила по монетке.
Если в соборе девушка подняла вуаль, то теперь вновь набросила ее на лицо, и черты угадывались весьма смутно. Для всех, кроме меня. Я настолько хорошо помнил это лицо, что узнал бы ее под любой вуалью.
