– Ну, надумал? – опять сиплый. Ростом так себе. Ничего особенного. Но глаза, как сверла. Будто в самую душу лезут. Кто похлипче духом, от такого взгляда и сомлеть недолго.
– Трудное дело… – помотал головой Иван, отгоняя наваждение. – Коли спрашиваешь, значит, можно легкую смерть попросить, верно?
Тот, заинтересованный рассуждением, кивнул.
– И человек ты, я вижу, серьезный, обстоятельный – стало быть, обещание сдержишь.
– Само собой…
– Вот… Оттого и сомневаюсь я… – поцокал языком Корсак. – Слаб человек, падок на соблазн. Могу согласиться и упустить единственный шанс… Другого ведь не будет.
– Ничего не понял… – атаман огляделся по сторонам. – Умом он тронулся со страху, что ли? Вот незадача. Одного убили, второй сбрендил… Несет какую-то околесицу.
– Притворяется… – здоровяк чувствительно пихнул пленника кулаком в поясницу. – Дозволь, Дьяк?.. Я только один ремешок со спины срежу. Он тебе сразу сам расскажет все, что знает. Даже спрашивать не придется.
– Успеется… – атаман остановил его рвение и снова обратился к пленнику: – Не зли меня, казак. Я не люблю загадок. И всегда получаю ответы.
Корсак не сошел с ума и не молол вздор со страху или отчаянья. Просто запорожец заметил то, чего не могли видеть стоявшие к нему лицом харцызы. Лаврин Капуста, которого они уже записали в покойники, пошевелился и приподнял голову, как бы прислушиваясь. Шанс призрачный, совсем малюсенький, как волос на лысине, но все равно ничего другого взамен не имелось. И упускать его – сыграть смерти на руку.
Одному Богу ведомо, какие кости выпадут, но кто не рискует, тот куш и не срывает. А единственное, что пока можно сделать – это тянуть время, надеясь на чудо и привлекая внимание харцызов.
– Ничего заумного в моих словах нет… – запорожец с достоинством расправил плечи. – Сами посудите… Прожил я жизнь… чего там – и долгую, и трудную. Всякое случалось… Порой с водой, часом с квасом… Есть чем гордиться… Ну и в чем покаяться, тоже отыщется. Не святой…
На Сечи Корсак слыл отменным говоруном и умел такие байки заворачивать, что запорожцы только чубами мотали и приговаривали: «От же ж брешет, песий сын, чтоб ему пусто… От же ж заливает». И не только словом, но и интонацией… Когда надо – поднимет голос, а в другой раз тихонечко зашепчет, что только знай, прислушивайся. Так что Иван не удивился, когда и харцызы стали к нему подтягиваться со всех сторон. Одного опасался: не выдержать и самому себя не выдать. Поэтому, как ни хотелось, а собрался с силами и повернулся к побратиму боком, чтоб даже случайно не бросить в его сторону лишнего взгляда.
– В общем, жил не тужил… Поживал да добро наживал. О завтрашнем дне не беспокоился, на то куренной атаман есть. И полковая старшина. Ну, и кошевой, само собой… Но сейчас, когда, считай, одной ногой на тот свет шагнул… Задумался я: куда меня святой Петр, что ключи от Райских ворот держит, определит? А?
Харцызы не ответили, да Иван и не ждал. Привлек вопросом к себе еще больше внимания и продолжил так же неторопливо, словно наедине с собой рассуждал.
– Сечевой поп отец Никифор часто приговаривает, что каждый, кто за православную веру оружно стоит и за нее живот положит – в раю будет.
Харцызы недовольно заворчали – они ж все отступники, и Корсак поднял голос, перебивая гомон:
– А вдруг это не так? Что если на небесах другое мнение имеют? Сунется моя душа к вратам заветным, а святой Петр ухватит за шкирку и как рявкнет: «Куда прешь, пес шелудивый?! Брысь в Пекло, пока не очистишься!» И законопатят меня на муки адские, невыносимые… Туда, где только огонь, плач и скрежет зубовный. Лет на сто… а то и более.
Похоже, разбойников проняло. Они не подали виду, особенно атаман, но взгляд опустили. Не задумывались об этом, но ведь знали, что легче вьючному коню в игольное ушко протиснуться, чем душам их очиститься. Оттого и свирепствовали, что обратный путь лиходеям заказан был. Как прокаженные стремятся заразить здоровых, так и им сладко было отнимать чужую жизнь, зная, что проклятые, и хуже все равно не будет. Поэтому в следующее мгновение на запорожца уставилась дюжина горящих ненавистью глаз.
– Вот я и думаю… – заторопился тот, понимая, то еще мгновение и его перестанут слушать. – Может, здесь помучиться напоследок? День, два… даже неделя… это ж не вечность. А святой Петр, глядишь, перенесенные страдания и засчитает. Стоит овчинка выделки или нет, как думаете?
Ответа на свой вопрос Иван не услышал. Поскольку Дьяк в этот момент зачем-то посмотрел в сторону его побратима и аж покраснел от злости. Как только не лопнул?..
– Остолопы! – заорал, брызжа слюной. – Уши развесили! А пока этот нам зубы заговаривал – второй сбежал!.. Догнать! Поймать! На кол! Обоих!
И давая выход злобе, с такой силой врезал Корсаку кулаком в зубы, что у того в глазах померкло, – и запорожец опять рухнул наземь, как не живой.
– Да, Иван… – помотал головой Полупуд. – Казак ты, скажу откровенно, так себе, как и все мы, грешные. Из самопала в стену куреня с пяти шагов попадаешь. Саблю в руке тоже крепко держишь, ветром не выдует… Зато языком ворочать умеешь, не чета другим. Слова как картечь из гаковницы[34] вылетают.
– Вот те святой крест, – размашисто перекрестился Корсак. – Ни одного слова не соврал. Как на исповеди. Чистая правда…
– Да я верю, верю… – успокоил его Василий. – Хотел бы соврать, придумал бы ловчее. Сказывай, что дальше было.
– Дальше… – Иван набил трубку, раскурил не торопясь и прикрыл глаза. Возвращаясь мыслями в прошлое. – Не знаю, сколько я провалялся без памяти, но когда очнулся от крепкого пинка, небо уже серело. Харцызы бродили лютые, как шершни у разоренного гнезда. Только и знали, что переругиваться. Из их настроения и услышанного я понял: Лаврина поймать не удалось. Ушел… Это известие и мне сил придало. Был уверен, побратим не оставит в беде. Что-нибудь да придумает…
– Да, – кивнул Полупуд. – Лаврин был мастак на разные штуки… Куренной часто приговаривал, что Капуста в кипятке не только не сварится, но еще и сухим из воды выйдет.
– А я о чем?.. Но, видимо, где-то мы нагрешили слишком, вот везение наше и закончилось. Земля тебе пухом, братка…
На этот раз Корсака даже с земли поднимать не стали, а долго, с остервенением пинали лежачего, большей частью норовя попасть сапогом в лицо. К счастью, руки у казака были связаны спереди, и он ухитрялся хоть немного, но прикрывать голову. Зато спине досталось, как снопу на току. Несколько раз хрустнули ребра, и тело обожгло острой болью, рот заполнился кровью. Иван совсем попрощался с жизнью и стал шептать разбитыми губами «Верую» – решил, что харцызы так и забьют до смерти, но у Дьяка были другие виды на пленника. Дав разбойникам сорвать злобу за бессонную ночь, он остановил избиение.
– Хватит… Остынь, Лушня! Uzak dur, Махмуд! Я хочу услышать его вой!.. Медведь! Где кол?
– Угомонись, атаман… – проворчал в ответ тот самый здоровяк, что хотел ремней нарезать. – Ты не забыл, что мы в Диком Поле, а не в лесу? Здесь чернобыль и полынь самые большие деревья. Так что, если непременно на кол посадить казака желаешь, придется его с собой забрать. Пока хоть на какую-то рощицу не наткнемся. Думаю, к вечеру что-нибудь подходящее отыщется. Если на север двинемся.
– Что?! – Дьяк в сердцах топнул ногой. – Нет. До завтра ждать не будем. Сегодня казним пса запорожского. Сейчас. Собирайте все, что горит… Поджарим ублюдка. Это даже веселее… А пока бросьте его на угли, пусть греется.
Харцызам повторять не пришлось. Головорезы и сами любили такие забавы. Сразу несколько подхватили Корсака и швырнули в едва тлеющий костер. Тот самый, на котором Иван готовил ужин. От зайца давно и костей не осталось, зато и жар поостыл. Едва-едва теплился. Даже рук не согреть…
Атаман харцызов помолчал немного и раздраженно сплюнул.
– Черт… Как ни дерьмо, то обгаженная щепка! Там поди зола одна, а я так явно представил, как ублюдок запекается, что даже гарью пахнуло. Ну, ничего, сейчас раздуем огонь. Быстрее пошевеливайтесь!
Знакомец мой не удержался и громко охнул. Похоже, для водяной нежити смерть в огне была во сто крат ужаснее любой другой гибели.
Корсак и Василий мгновенно развернулись в его сторону, но видеть не могли. А тот уже замер неподвижно, прижав переднюю ласту к губам. Мол, все-все, продолжай, молчу и мешать не буду.
