– Что это? Рыбина плеснулась? – удивился Иван. – Для птицы или выдры поздновато.
– Выхухоль… – подумав, ответил Василий. – Они ж слепые. Им что день, что ночь. Не отвлекайся, сказывай дальше…
– Да я почти закончил уже…
Огонь харцызы таки раздули… Сухие стебли многолетних трав полыхнули весело, и хоть жару от них почти не было, но все же припекло Ивана основательно. Особенно в тех местах, где сквозь прорехи в одежде светило голое тело. Казак не сдержался и застонал.
– Что, нравится?! Погоди, погоди… скоро не так запоешь и запляшешь… Еще огня! Еще! – закричал Дьяк разбойникам. – Тащите сюда все, что горит!
Понимая, что последний час уже совсем близок, Иван поглядел в небо и произнес:
– Господи, ты все видишь! На тебя одного уповаю. Если суждено мне нынче умереть – прими душу без покаяния…
– А ты покайся… – гоготал атаман. – Глядишь, он и смилостивится. Пошлет тебе на выручку ангела с мечом… или хотя бы ливень огненный. Нам на погибель. Давай, давай. Поведай, скольких бедолаг самолично убил? Дюжину, две? А, может, еще больше?
Но погруженный в молитву Иван уже не слушал харцыза. Потому как никто сейчас не мог встать между его душой и Спасителем. Он даже не услышал первых тревожных криков и поднявшейся в лагере суматохи. Как и не обратил внимания, что впервые в жизни утренняя заря занималась не на востоке.
– Атаман! Степь горит!
– Бежим! Быстрее!
Даже при полном затишье степной пожар несется быстрее лошади, а если попутный ветерок задует – не всякая птица улететь успевает. Огонь в мгновение ока подминает целые версты, весело скользя по верхотравью легким, гулким пламенем. И только после, сопя и потрескивая, выжигает все дотла тяжелой, черной поступью низового жара.
Если кто хоть раз не то что побывал в таком переплете, а всего лишь наблюдал издали, тот ни одной секунды не промедлит. Разве что – высматривая: куда бежать? Да и это сподручнее делать на всем скаку.
Так что и харцызы вмиг позабыли обо всем, кроме спасения собственной жизни.
Не дожидаясь разрешения атамана, сбросив с коней всю лишнюю поклажу, они запрыгивали в седла, а некоторые и на это время не тратили – садились охлябью. А уж тревожно прядущих ушами коней, испуганных доносимым запахом гари и гулом, характерным для степного пожара и сметающей все на своем пути первой волны паводка, даже понукать не пришлось. Рванули с места вскачь, только копыта замелькали.
– Это беглец поджег, не иначе… – догадался атаман разбойников. – Понял, что товарища не спасти. Так отомстить решил.
– Нам какая разница, Дьяк! – Медведь нетерпеливо переминался, с трудом удерживая под узду двух выплясывающих коней. – Торопись, атаман!
– Погоди, запорожца порешу… – харцыз потянул из ножен саблю.
– Кой черт тебе в нем?! – в сердцах заорал Медведь, взгромоздясь в седло. – И без нас сгорит! О себе заботься!
– Сейчас, сейчас…
– Ну и черт с тобой! Пропадай вместе с ним! Я ждать не буду! – рявкнул здоровяк, бросил атаману повод второго коня и, не оглядываясь, пришпорил своего.
Понимая, что его ждет, если останется без коня, Дьяк подчинился. Прокричал какое-то проклятье, но так как товарищ уже скакал прочь во весь опор, а оставшийся конь рвал повод из рук, ворочая налитыми кровью глазами и роняя с губ пену, харцыз не стал испытывать судьбу. В конце концов, у избитого до полусмерти и связанного казака не было ни одного шанса на спасение.
– А однако ж ты выжил, – хмыкнул Полупуд.
– Скажу без утайки, сам удивляюсь… – пожал плечами Корсак. – Огонь, что харцызы подо мной разожгли, к тому времени перекинулся на одежду, и стало так припекать, что больше ни о чем думать не мог. Вертелся, как уж на сковороде, стараясь из костра выкатиться да пламя сбить… Да только со сломанными ребрами не шибко повертишься. Боль была такая, что я в очередной раз сомлел… А когда очнулся – все вокруг черно и пышет жаром, как в преисподней, а я лежу посреди этого пепелища, аки Адам. Наг и благостен. Оселедец и тот под корень выгорел, – Иван снял малахай, демонстрируя розовую и лысую, как ладонь, всю укрытую узлами многочисленных ожогов голову.
– Изрядно… – оценил Василий.
– Ото ж то… – согласился Корсак. – Но и путы мои огонь не пощадил. Сгореть не сгорели, а истлели достаточно, чтобы порваться. Освободился, встал, огляделся, да и побрел сюда… Без коня и оружия в Диком Поле долго не заживаются, сам знаешь. Помощь то ли будет, то ли нет… А здесь мы всегда в тайнике кое-какой припас на черный день хранили. В общем, добрел с горем пополам… Подлечился… Перезимовал. Сперва хотел по весне на Запорожье двинуться, а потом решил дождаться, когда промысловики сюда придут. Хорошее ж место… Редкий год сюда не хаживали. Не из нашего куреня, так другие. Не дождался…
– В том году Кош Молдавскому господарю на помощь ходил… – объяснил Полупуд.
– Вон оно что, – Иван покивал понимающе, но как-то равнодушно. – Ну, я примерно так и думал… А не зная броду… на Сечь соваться не рискнул. Не решился один в такую даль пускаться. Не смог забыть пережитого. Да оно само не давало… Особенно перед дождем… Перезимовал опять здесь же. И не заметил, как отшельником стал. Не тянет больше к людям…
Казак помолчал немного и продолжил чуть смущенно:
– Обида, по правде сказать, меня сильнее боли мучила. На Лаврина… Я же побитый, с поломанными ребрами медленно шел… И все думал: если это он подпал учинил, то почему не догнал… Не выследил?.. – и Корсак снова перекрестился. – А оно вон как. Прости еще раз, побратим…
– У каждого своя судьба… – рассудительно отозвался Василий. – Меня, к примеру, людоловы третьего дня в муравьиную кучу сунули… И если б не Петруха, там сейчас бы уже только кости оглоданные белели. Так что не нам судить божий промысел. Может, для того Господь тебя сюда и направил, чтобы теперь ты всех этих несчастных баб да детей, чудом неволи избежавших, приютил и оберег? И чем казнить себя да сокрушаться, лучше подумай, как зимовать с ними станешь. Теперь это твоя семья и твое войско, Иван Корсак… Во всяком случае, пока мы с Ангелом их мужей да сыновей не отыщем… И я думаю, что спасти сорок душ – хорошая плата за одну жизнь. Лаврин Капуста был бы доволен, что не зря погиб…
Произнеся все это, Полупуд лег на бок, надвинул на глаза шапку и почти тотчас размеренно захрапел. Негромко, но так сладко, что тревожить его не осмелился бы и самый приставучий собеседник. Даже если не поверил…
Так что Корсак озадаченно почесал затылок и как бы в первый раз оглядел спящий лагерь… Потом посмотрел на меня.
– Ты… отдыхай, парень… Как там Василий тебя назвал? Ангел? Чудно… Ну, да не мое это дело. Намаялся небось? Вот и ложись. А я на всю оставшуюся жизнь отоспался. Покараулю…
* * *
Утро пришло не с солнечными лучами или петушиным криком, а с тихим шелестом дождя, конским топотом, бряцаньем оружия и громкими восклицаниями. А для меня лично – роль будильника сыграл не слишком вежливый тычок в бок.
– Просыпайся, Петро… Басурмане пожаловали.
Сон как рукой сняло. Я мгновенно вскочил на ноги, уже почти привычно нашаривая рукой саблю.
– Тихо, тихо… – ухмыльнулся Полупуд. – Что ты как заяц на пашне скачешь? Только птиц растревожишь.
– Птиц?.. – я все еще ничего не понимал. Не привык к таким побудкам. Мне бы контрастный душ принять, чашечку кофе с круассаном выпить. Пришлось довольствоваться собранными в ладонь дождевыми каплями, все чаще просачивающимися сквозь густую крону леса. И попил, и умылся.
– Ну да… – запорожец уже смирился с тем, что имеет под своей опекой несмышленыша. – Здесь же истовое птичье царство… Испугаются, взовьются тучей над зарослями – вернее приметы и не надо. Сразу укажут басурманам, где беглецов искать. Нас то бишь… Так что ты давай без прыжков и резвых движений. Ненастье нам на руку, птицам тоже мокнуть зря не хочется, но лучше поберечься… Тарас, вон, сходил уже.
Василий кивнул в сторону молодого крестьянина, вокруг которого хлопотали несколько молодиц.
– Что с ним?
– В дозоре стоял. Услышал, как татарва прибыла. Задумал посчитать их… Вот и поймал стрелу. Считай, дважды в рубашке родился. Первый – голомозые на слух били. От того только плечо зацепили. Второй – стрела чистая, не отравленная. Что у басурман редкость большая. Очень они любят, когда враг мучается. Так что ты запомни, на будущее… Случись что, рану сперва расширить… чтобы побольше крови вытекло. Если жила не задета и мух нет, то и не перевязывать вовсе, пусть яд с сукровицей выйдет. А как подсыхать начнет, щедро окропить рану соком тысячелистника и его же листьев измочаленных под повязку положить. Потом сменить на капустный лист или подорожник. Они жар вытягивают. А если надо все быстро – замешать тесто из пороха на водке и залепить. Но ненадолго… При первой же возможности рану надо очистить и снова кровь пустить. Иначе пропасница может кинуться.
