Потому как без надежды и цели жить и вовсе нельзя…
Нет уж, Виктория меня дождется, наверняка дождется! И я обязательно выживу в Московии, обязательно!!! А сейчас главное — просто благополучно доехать до монастыря, взять благословение для Скопина-Шуйского у старца, и без происшествий вернуться в лагерь. И если московскому войску это благословение действительно поможет, если оно поднимет дух солдат и укрепит их веру в победу — что же, значит, все не зря.
Главное — не задавать старцу вопросов о будущем!
…Мы продолжаем двигаться на восток, несмотря на то, что солнце все увереннее клониться к горизонту, а проезжая дорога, миновав поля и открытые участки, углубилась в протяженный, дремучий лес. Правда, сотник обрадовал сообщением, что глубоких рек на пути не будет, все больше ручейки и крохотные речушки — проследуем верхом, не намочив сапог. Больше следует опасаться болот — здесь они встречаются довольно часто. Поляки, кстати, уже смогли на себе это ощутить: ходят слухи, что несколько отрядов мятежников сгинули в местных топях, да так, что и духа не осталось!
Но места здесь действительно мрачные. Вот едем — а кроны деревьев над головой уже практически касаются друг друга. Кажется еще чуть-чуть, и сузившаяся дорого обернется звериной тропой лишь для одного всадника! А потом и вовсе оборвется... Изредка раздается резкий птичий крик — и даже привычное стрекотание сороки или карканье ворона заставляют меня вздрогнуть от неожиданности. Вроде и в лесу мы — но как-то слишком тихо здесь что ли, жутковато… Мертво. Только скрип деревьев при редких порывах ветра — и стремительно густеющие сумерки. Словно я попал в сказку про брата и сестру, коих чуть не съела в лесной чаще жуткая ведьма!
Видно, что как-то не по себе стало и московиту. Но тут последний вынул из походной сумы увесистую краюху свежего ржаного хлеба с еще хрустящей корочкой и, оторвав приличный кус зубами, начал смачно так, аппетитно жевать! Не знаю, начал ли стрелец есть, чтобы отогнать накативший страх или нет, но когда к его хлебу добавился сочный такой шмат копченого сала и зеленый лук, мистический страх отпустил и мое сердце, заставив задуматься о вещах более насущных…
— Эй, Тимофей! А может, пора бы нам и на ночевку остановиться? Посмотри по сторонам — темень кругом! Еще чуть-чуть, и мы даже хвороста для костра не соберем!
Сотник оглянулся по сторонам, обдумывая мое предложение — после чего отрицательно мотнул головой.
Сердце в моей груди так и замерло…
— Нет, рейтар, солнце еще достаточно высоко. В лесу всегда темнее, чем в поле, но света пока достаточно, чтобы мы могли продолжить свой путь — хотя бы пока не найдем удобной стоянки. У тебя что из припасов?
Я пожал плечами:
— Сухари, солонина… Немного вина.
«Орел» понятливо усмехнулся:
— Сухари побереги, покуда у меня свежий хлебец есть, а солонину мы в кашу бросим. Ты вот лучше угостись салицем, копченым на вишне, горбушечкой хрустящей да лучком — глядишь, и на душе спокойнее станет!
Я разом приободрился — и с легким поклоном приняв угощение московита, принялся бодро жевать, продолжив дорогу.
Незамысловатая снедь стрельца пришлась мне по душе — куда уж до нее опостылевшей солонине с сухарями! А Тимофей, дожевав свою порцию, весело подмигнул мне:
— Вкусно?
— От Валенсии до Новгорода ничего вкуснее не ел!
— А Валенсия — это в Гишпанской стороне?
Я удивленно вскинул бровь:
— Да! Откуда знаешь?
Стрелец самодовольно повел плечами:
— Да был тут у нас наемный гишпанец, пушкарских дел мастер. Из этой самой Валенсии родом. Сухарь сухарем, но с парными клинками такие коленца выплясывал — закачаешься! Против трех противников мог выйти со шпагой и дагой!
Упоминание о мастере парных клинков вызвало у меня неприятные воспоминания, и напомнило, как я ненавижу дуэли — рубку!
Вообще, я какой-то неправильный германец. Я терпеть не могу капусту (особенно тушеную!), не пью пиво... А предпочитаю сыры и красное вино, особенно в компании моей Виктории... Рука сама нашла кусочек алой материи, спрятанный за пазуху. Я коснулся его губами.
— Жена? — стрелец с полуулыбкой посмотрел мне в глаза.
После некоторого промедления я нехотя ответил.
— Почти.
— Красивая?!
— Самая прекрасная из всех женщин на земле... Глаза цвета шоколада из Нового света, губы — словно бургундское вино. Такие же терпкие и сладкие на вкус… Руки мягкие, как перья лебединые. А уж стан…
Я словно наяву увидел свою Викторию — а сотник только головой покачал:
— Лепо глаголешь, немец. Видать, любишь жену свою... Молодец.
— Почти жену!
Ответить мне Тимофей не успел — впереди послышался громкий хруст веток: кто-то явно выходит к дороге.
Я без промедления выхватил оба заранее заведенных пистолета. А сотник, ругаясь, потянулся к луку, на который еще нужно успеть натянуть тетиву…
— Стреляй сразу!
Я молча кивнул соратнику, вскинув пистоли…
Но мгновением спустя, когда из леса показался первый силуэт вышедшего на дорогу человека, я опустил оружие, зацепившись взглядом за светлые одежды и открытое старческое лицо с седой бородой.
— Сынки, не стреляйте! — от отчаянного вскрика старика у меня аж стиснуло сердце. Замер и сотник, держа в руках лук и извлеченную из седельной сумки тетиву:
— Чего тебе, отец? И что ты в этой чаще забыл?
Голос «Орла», однако, весьма строг.
— Да от «лисовчиков» бежим мы, сынки!
Да-а-а, слава об убийцах, грабителях и насильниках из числа ляхов, черкасов и прочих воров, вошедших в отряд литовского шляхтича Александра Лисовского, гуляет уже по всей Московии… Эти выродки отличаются особой, крайней жестокостью — и убивают всех без разбора на своем пути, если совершают стремительный марш. Двигаясь без обозов и артиллерии, живя награбленным, «лисовчики» умудряются внезапно атаковать московитов, никак не ожидающих появления врага… Между тем, старик продолжил:
— Я вот как услышал нашу речь на дороге, так и понял — то добрые люди путь держат. Вот и решил…
Тут незнакомец наконец-то разглядел меня и мой шляхетский наряд — да так и замер:
— Лях?!
Я мягко улыбнулся, после чего покачал головой:
— Да нет, отец. Немец я.
Старик облегченно выдохнул и перекрестился:
— Иноземец — а говорит по-нашему так, что не отличить! Чудны дела Твои, Господи!
После недолгой паузы он продолжил:
— Бежим мы от иродов поганых, бежим! А то ведь тати клятые женщин насильничают, детишек рубят, не щадят, покуда мужья и отцы воюют! Да и сами про безобразия их небось слышали…
Мое сердце невольно забилось чаще, разгоняя по жилам кровь. Незнакомец прав — о «проказах» воров, а особенно «лисовчиков», я действительно наслышан. Да и у сотника вон, заходили желваки на скулах — он ведь явно побольше моего знает.
И ведь это его народ страдает. Народ, который он, как воин, обязался защищать… Немного помолчав, Тимофей тихо ответил:
— Слышали отец, как тут не слышать… Но ты все говоришь «мы» да «мы» — а кто «мы»-то? Пусть уж покажутся на дороге твои спутники, драться мы не будем, баб тоже не обидим — обещаю. И хоть припаса у нас немного, но поделимся, чем сможем.
Дед согласно кивнул, почти в пояс — после чего взмахнул рукой и громко воскликнул:
— Выходите, не бойтесь!
Вновь затрещали ветки, за деревьями показались новые фигурки. Надеясь никого не напугать, я спрятал пистоли и потянулся за сухарями и солониной, краем глаза заметив, что и стрелец запустил руки в седельную сумку, откуда совсем недавно уже доставал хлеб и сало с луком.
А вот старик вдруг попятился куда-то в сторону от нас…
— Эй, отец, ты куда! Вот же сухари…
— Это что такое?!
Встревоженный, если не испуганный окрик «Орла» заставил меня спешно оглянуться, так и оставив сухари с солониной в суме — и невольно обмереть! Из-за деревьев на дорогу выбралось не меньше десятка человек — с дрекольем и топорами, а у пары и сабли нашлись! Но главное, что в сгустившихся сумерках я сперва не смог различить их лиц — однако, когда невольно вгляделся, то почувствовал, что волосы на голове моей зашевелились…
