— Чтобы мне прочесть эту книгу, нужно вначале биологический факультет заканчивать, — невесело улыбнулся я. — Да и возьмут ли меня туда, с учительской семинарией? Я-то, грешным делом, мечтал историком стать.
— Так какие ваши годы? — улыбнулся Семашко. — Поступите, а как закончите, займетесь наукой.
— И лет через двадцать открою чудодейственное лекарство.
— Думаю, гораздо раньше, — вмешался Барыкин. — Как мне кажется, Владимир Иванович имеет научный склад ума.
Спасибо, товарищ профессор, утешил. Сидя в кабинете, я ощущал себя если не полным дураком, но где-то близко. И как это другие попаданцы создают автомат Калашникова, варят на костре напалм, открывают антибиотики? У меня что-то слабо получается. Но сдаваться я не желал:
— А все-таки, Владимир Александрович, может быть, включите в план работы института исследование плесени? Что вы теряете? Теоретическая возможность получить лекарства из плесени есть, надо поработать. Чем черт не шутит, а вдруг, именно вы найдете способ? А я, в свою очередь, постараюсь помочь и деньгами, и добрым отношением. Вам ведь лабораторную посуду не один раз придется покупать, верно? А дизельный генератор не хотите? Мало ли, перебои с электричеством, а у вас есть резервный источник. Генераторы сам Владимир Ильич распределяет, но я с ним договорюсь. И молодых ученых хорошо бы в Европе поучить, опыта им невредно поднабраться. В Париже там, в институте Пастера, или в Германии. Поверьте на слово — наша помощь вам может пригодится.
— Даже доброе отношение ВЧК дорогого стоит, а уж помощь, тем более, — заметил Семашко, а Барыкин вздохнул:
— Я-то все понимаю. Но за любую помощь платить придется.
— Ух ты, — хмыкнул я. — Вы сейчас, словно Фауст перед Мефистофелем… Но я, товарищ профессор вашу душу продавать не прошу, даже никаких договоров подписанных кровью не потребую. Обещаю, а товарищ нарком свидетель — если у вас в течении десяти лет ничего не выйдет, никаких репрессий не будет.
— Владимир Александрович, соглашайтесь, — строго сказал Семашко уже не как коллега профессора, а как начальник. — Я вам еще пару ставок выделю и финансирование, а людей для работы вы из Ростова перетащите. Есть же у вас ученики, и немало. Посадите пару человек на изучение плесени, пусть работают.
Глава четырнадцатая. Париж, как много в этом звуке…
Париж, как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!
Разумеется, в первоисточнике упомянут совсем другой город, но, когда я наконец-то вышел на перрон вокзала в Париже, ничего другого в голову не лезло. Устал от пересадок, от таможенников, от пограничников разных стран и от их нелепых вопросов, вроде такого — а не везу ли я с собой пулемет, а где мои бомбы? В предыдущие поездки дураков на моем пути попадалось меньше и дурацких вопросов тоже поменьше. А может, мне так только кажется, потому что с течением времени забываешь о передрягах прошлого, а настоящее-то вот оно, туточки. Но пулеметов я с собой не возил, даже браунинг не стал брать. А вдруг поляки, заходящие в поезд на участке между Кенигсбергом и Берлином, решат обыскать гражданина враждебной державы, пусть и находящегося в немецком поезде? Нет, лучше не рисковать. Посему, при себе имел только чемодан с личными вещами и баул с подарками для членов торгпредства. Еще у меня имелся спутник, бывший мастер Коломенского паровозостроительного завода, Юрий Васильевич Масленников. Надеюсь, за годы революции и гражданской войны он свою квалификацию не растерял. Конечно, мне бы нужны для работы в торгпредстве и другие специалисты, но их пока нет. Но будут. Кого-то я сам отобрал, кого-то Бокий. Не у всех решены вопросы с документами, да и не стоит ехать целой толпой, привлекая к себе лишнее внимание.
От Москвы до Риги нас, то есть русских, ехало пять вагонов, половина поезда, но постепенно народ начал «теряться». Кто-то остался в Латвии, сошел в Литве или в Восточной Пруссии (непривычно, что она не наша!) и, в результате, до Берлина вместе с нами добралось только двое. А дальше мы с Масленниковым отправились покупать билеты во Францию, а эти остались.
Вроде бы, соотечественники на чужбине льнут друг к другу, а эти старались держаться от нас подальше, да и мы не особо навязывались в друзья, особенно, если учесть, что одного товарища я узнал. Нет, на Большой Лубянке меня с ним никто не знакомил, да и не положено мне знать этого человека, но уж коль скоро там я интересовался историей собственной «конторы», то не узнать товарища Шпигельгласа, пусть и по старым фотографиям, но сумел. Чем занимался Сергей Михайлович в моей реальности, хорошо известно, так почему бы ему не заняться этим же делом здесь? Не исключено, что группа «ликвидаторов» уже создана. И не столь важно — сделано это по моему совету, или без оного. Важно, что начальника ИНО в эту тайну не посвятили. Возможно, не доверяют, а может, не хотят «светить», если что-то пойдет не так. Феликс Эдмундович мог бы использовать меня и «втемную». Например — я поступаю в распоряжение человека, назвавшего пароль, а если не в полное распоряжение, так для оказания помощи, хотя бы финансовой.
Теперь вопрос — а куда едет один из главных «ликвидаторов»? Или он останется в Берлине? И зачем? Есть у меня смутные соображения, по чью душу отправился Шпигельглас, но пока промолчу.
В Париж мне хотелось. И из-за Наташи, и из-за миссии, а еще, чего уж греха таить, хотелось заниматься конкретным делом, а не лезть в большую политику. Происки чужеземных спецслужб, «наезды» белоэмигрантов я как-нибудь переживу, а вот когда внутри родной страны заставляют влезать в чужие политические дрязги, плести интриги, так ну его нафиг. Прекрасно понимаю, что отсидеться не удастся, придется сделать выбор, а этого не хотелось.
В Москве все дела сделаны. Ревизия на бронепоезде закончена, справка по ее результатам составлена, а делать оргвыводы станет Политбюро. Но повторюсь — каких-то серьезных мер по отношению к товарищу Троцкому я не ждал. С девушкой секретаршей тоже все решилось. Как мне сказал Меер Абрамович — ее упорства хватило на пять минут. Да и куда девушке из хорошей семьи сопротивляться Трилиссеру, успешно коловшего и японских шпионов и агентов тайного сыска. А вот результат меня поначалу озадачил. Я-то грешил на Коминтерн, на Каменева, даже на иноземных лиходеев, а вот, на тебе.Людмила Сергеевна оказалась человеком … товарища Чичерина, поручившего ей аккуратно войти в доверие к Аксенову и, по мере возможности, информировать наркома по иностранным делам о тайнах и секретах начальника Иностранного отдела ВЧК.
Нет, с одной стороны я на Георгия Васильевича не сержусь, я его где-то даже и понимаю. Чисто формально — я его креатура, а он о моей деятельности почти ничего не знает. Разумеется, наркому хотелось бы знать больше. Но с другой стороны, такая «подсада» со стороны человека, которому я изрядно симпатизирую — это свинство. И что теперь делать? Я даже пожалел, что отдал девушку Трилиссеру, а не «раскрутил» ее сам, но что сделано, то сделано. Здраво поразмыслив, решил, что увольнять или арестовывать Людмилу Сергеевну я не стану и скандала поднимать не буду. Уберешь эту дурочку, а вместо нее подыщут кого-нибудь поумнее. Пусть работает, но рапорт на имя Феликса Эдмундовича я все-таки напишу.
А вообще, хреновый из меня разведчик. Как я могу получать информацию из чужих стран, если не могу просчитать новости своей собственной? То, что скоро заключим мирные договоры с Польшей и Финляндией, подпишем пакт о ненападении с Крымской республикой, это понятно, но то, что Политбюро решит создать Галицкую еврейскую социалистическую республику, в голове не укладывалось. Даже не представляю, кому пришла такая идея — Троцкому ли, а то и самому Владимиру Ильичу, но маховик запущен. Через два месяца состоится Первый съезд Советов, изберут органы исполнительной власти, но, по слухам, товарищ Сталин примеряет на себя должность Председателя СНК ГЕСР, оставаясь при этом и членом Политбюро ЦК РКП (б) и народным комиссаром Рабкрина. И, что удивительно, идея создания еврейской республики стала известна в Европе едва ли не быстрее, нежели внутри страны, получив широкую поддержку еврейского народа, включая самого доктора Фрейда, приславшего приветственную телеграмму на имя товарища Ленина. Это при том, что с Австрией у нас нет дипломатических отношений, да и какое дело основоположнику психоанализа до евреев Галиции?
