Михаил Иванович почти не брыкался, когда я явился к нему за бланком. Спросил лишь — на что он нужен. Я хотел заполнить бумагу еще в Москве, сделав Наташке сюрприз, но так и не сподобился, решив, что поручу это либо машинистке, либо человеку с хорошим почерком.
Александр Петрович поправил очки, взял бланк, потом спросил:
— А как же вы?
— А мы с Наташей, виноват, с Натальей Андреевной, оформим брак по французским законам, а в Москве нам потом переоформят, вот и все. Я уже у начальства интересовался, так можно.
— Ну вот, Сашуля, все и решилось, — расцвела Светлана Николаевна. — А ты говоришь в церковь, венчание.
— Нет, церковь — и точка, — заявил Исаков.
— Светлана Николаевна, а чем же проблема? — поинтересовался я. — Если Александр Петрович настаивает на венчании, то почему бы и нет? Не припомню, чтобы в уставе компартии запрещалось венчание. В конце концов, — вспомнил вдруг я биографию нашего вождя, — Владимир Ильич и Надежда Константиновка венчались и, ничего.
— Так это когда было? И венчались они лишь затем, чтобы их в ссылку вместе отправили. Вот вы, товарищ Кустов, обвенчались бы? — не сдавалась Светлана Николаевна.
— Если бы Наталья настаивала, то венчался, — твердо ответил я. — Ну, на заседании партячейки бы пропесочили, возможно, что получил бы выговор, ну и что?
Светлана Николаевна смотрела то на меня, то на своего жениха. Все-таки, как и Наташа, она не была ортодоксальной большевичкой, отрицающей личную жизнь во имя идеи.
— Ладно, раз уж Александр Петрович настаивает, то станем венчаться. В Москву вернемся, сама товарищам по ячейке все расскажу. Кстати, Олег Васильевич, а почему в торгпредстве до сих пор нет партийной ячейки? Нас здесь трое членов РКП (б), есть сочувствующие.
Вот уж о чем я меньше всего думал, так это об организации партийной ячейки в торговом представительстве Советской России. Но в ответ лишь пожал плечами:
— Вот вы и проявите инициативу. Как обвенчаетесь, так и создадим партячейку. А как создадим, так первым делом вас с Исаковым и пропесочим, и выговор вам объявим.
— А мне нельзя выговор объявлять, я беспартийный, — заявил Исаков.
— Значит, товарищи объявят выговор мне, а уж тебе я сама объявлю, как с заседания вернусь…
Глава пятнадцатая. Вобла для любимой
Масленникова пристроил в одну из свободных комнат, поручил Никите организовать для человека экскурсию по Парижу, чтобы потихонечку привыкал к европейской жизни.
Надо бы еще в банк сбегать, заказать пару чековых книжечек, посетить графа Игнатьева, но это потом. Сегодня я побегу к Наташе и пусть все дела подождут. За один день ничего не случится, а деньги у нас еще есть, я проверял — целых тысяча франков в сейфе.
Чем хороша Франция, так это тем, что круглый год можно дарить цветы любимой женщине. Дешевле всего их покупать на острове Ситэ, где самый крупный оптовый рынок, можно приобрести в магазине, а можно поступить проще — подойти к «четырем временам года», двухколесной тележке, с которой на любой улице торгуют и фруктами, и овощами, и цветами, в зависимости от сезона. Есть ландыши, есть фиалки, есть вообще что-то красное, с пятнышками, совсем незнакомое.
— Фиалки, — решительно кивнул я, сделав выбор.
— Violettes? — переспросил торговец — усатый дядька, в кожаном фартуке, а не хрупкая девушка, вроде Одри Хепберн и быстренько «сочинил» мне букет. Фиалки, если не ошибаюсь, это наши анютины глазки, но здесь они отчего-то крупные, на длинном стебле. Заплатил я почти символическую сумму — четыре франка. Интересно, во сколько бы в Москве обошелся букет фиалок в конце апреля?
Не забыл ли адрес будущего тестя? Нет, улица Ледрю-Роллен, дом семнадцать, помню. Это мне лучше спуститься в метро, а потом немного пройтись.
Дверь открыла горничная. Симпатичная, молоденькая, но незнакомая.
— Bonjour Monsieur, — выжидательно посмотрела на меня девушка. Дескать, чего надо?
— Bonjour, — ответствовал я, сообщив. — Je voudraisvoir M-lle Nathalie.
— Qui devrais-je dire?
Доложить? А зачем обо мне докладывать? Забыв, как произносится это слово по-французски, твердо сказал:
— Я жених, обо мне докладывать не надо.
— Так бы сразу и сказали, что вы жених, — заулыбалась горничная, раскрывая дверь и переходя на русский язык, а потом спросила с интересом: — А вы который?
— Что значит, который? — опешил я. — А что, у Натальи Андреевны женихов много?
— Я про двоих слышала. Одного Олегом зовут, второго Владимиром.
— Я тот жених, который жених, — буркнул я, скидывая пальто на руки девушки и взлетел на второй этаж, в комнату Наташи.
Дверь открыта, моя невеста лежит в постели, читая какую-то толстую книгу на иностранном языке и, время от времени покашливала. На прикроватном столике разбросаны бумажные пакетики и какие-то пилюли. Надеюсь, ничего серьезного, не пневмония? Пенициллин мы еще не изобрели.
— Мадемуазель, как вы себя чувствуете? — тихонько поинтересовался я, любуясь тонким профилем своей девушки.
— Спасибо, гораздо лучше, — не отрываясь от книги сообщила Наташа, а потом, замерев на мгновение, повернула голову и завопила: — Володька!
Наташка скинула одеяло и попыталась вскочить, но я успел подбежать раньше, крепко обнял ее за плечи и уложил обратно. Ого, животик… Впрочем, сколько времени меня не было? Пора и животику стать заметным.
Я сел в изголовье кровати, прижимая к себе Наташку, а она тихонечко плакала, уткнувшись мне в грудь.
— Володька, ну почему ты ничего не писал, телеграммы не слал?
Я не стал говорить, что у меня и возможности-то такой не было, но Наташка об этом сама знает, а что упрекает, так это так, от обиды и переживаний. Чтобы отвлечь девушку от лишних упреков, сказал:
— Наташ, а я тебе цветы принес.
Пока она отвлекалась, нюхая цветочки, виновато сказал:
— Ты меня извини, никак не думал, что командировка такой длинной окажется. Вначале Владимир Ильич меня в Череповец гонял, вроде, как с инспекцией, потом десятый съезд, а потом еще то, да се. Еще и рутинные дела пришлось делать, ты же знаешь, кто я по должности. Но это все ерунда, ты скажи лучше, как здоровье?
— Там, — кивнула Наташа на животик, — все нормально, доктор сказал, что все как положено, хотя беременность у меня и поздняя. Простудилась немного, но уже выздоровела.
— А кашель?
— А это уже мелочь, остаточное явление.
Уже лучше. Надеюсь, простуда малышу не повредит.
— Вот видишь, я все-таки вернулся. Прости, замотался.
— А еще ты мятеж в Кронштадте поехал подавлять, а там по голове получил.
— Георгий Васильевич настучал? — нахмурился я.
— Что он сделал? — не поняла Наташа.
— Настучал, то есть донес, доложил, — попытался я объяснить неизвестный здесь термин.
— Ну, знаешь, Владимир Иванович, ты словами-то не бросайся. Что значит — донес, доложил? — возмутилась старая большевичка, да так рьяно, что не знай я о пристрастиях Чичерина, заревновал бы. — Ты мне сказал, что уезжаешь на месяц, а тебе не было два с половиной. Так что я должна думать? Убили, а может ты ранен? И с финнами у нас война, и с поляками. Ладно, думаю, в Польшу с Финляндией тебе не пошлют, так тут еще и мятеж. А в газетах чего только не писали — дескать, моряки Балтийского флота решили снова устроить революцию, захватить Смольный, как когда-то Зимний, сменить власть большевиков на власть социал-революционеров и кадетов.
— Но ты же понимала, что все это ерунда? Такой мятеж подавить — раз плюнуть. А все кадеты уже давно за границей, а эсеры, кто жив остался, если не в Польше, так на нашу сторону перешли.
— Понимать понимала, а что толку? — огрызнулась Наташа. — Я же еще и то понимала, что ты не утерпишь, в драку полезешь. Пришлось по своим каналам Георгию Васильевичу радиограмму слать, чтобы узнать — как мол, мой суженый да ненаглядный? Он и ответил — жив и здоров, скоро приедет. А ты говоришь — донес.
