Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – монарх

— Не только, — уточнил я. — Герцогу, никогда не видавшему моря, страстно восхотелось поплавать... но я разрешил только вдоль береговой линии, никогда не теряя ее из вида. Покаботажничать, но без каботажа.

— Да-да, я слушаю.

— Он и приплыл, — объяснил я. — Нанес на карту границы с десятка королевств, что выходят к воде. Но интересно и другое...

— Ваше Величество?

— Он посоветовал то же самое сделать и Ордонье­су, — ответил я. — Адмирал Ордоньес, тяготясь ру­тинной службой охраны берега Гандерсгейма, оставил эскадру, а сам на флагмане проплыл на север, тоже держась береговой линии. И тоже отмечал удобные места для бухт, иногда высаживал десант на берег и выспрашивал, что за королевство и почему нет свое­го флота, плыл дальше, отмечал удобные заливы, это такие части моря, что обособлены и защищены от ве­тров и волн, у моряков это называется бухтами...

Он буркнул:

— У нас уже есть Тарасконская, знаю.

— Вот и отлично, — сказал я. — Тогда вам проще объяснить, что так вот вдоль береговой линии, чаще всего непригодной для судов, адмирал забрался до­вольно далеко. И когда уже подумывал возвращаться,высадил на берег группу, что узнала от местных удиви­тельные веши: Мунтвиг разгромлен, а его победитель Ричард Завоеватель находится совсем рядом! Королев­ство называется Готия, за ним лежит Гиксия, а за Гик- сией уже Варт Генц, в котором Ричард почти король!..

Он сказал в нетерпении:

— Понимаю, это заслуживает восхищения и по­хвалы. Уверен, отважный адмирал получит награды. Однако...

— Какое это имеет отношение? — спросил я. — Гер­цог, я могу делать прыжки в стороны, так называемые вбоквелы, но я не теряю главную линию! Я это к то­му, что адмирал Ордоньес пообещал принять на борт столько рыцарей и отважных искателей подвигов, сколько поместится на борт его флота из двадцати ка­равелл. И сейчас в тех северных королевствах, где люди бедные и жадные до сокровищ, народ толпами валит к берегу... Понятно, что Ордоньес чуть позже возьмет их всех и доставит легко и без проблем... понимаете?

Он напрягся, спросил глухо:

— В Гандерсгейм?

Я кивнул.

— Сперва я тоже так планировал. А потом поду­мал, а нужен ли нам долгий марш? Не проще ли вы­садиться прямо в Тарасконской бухте, что все еще под охраной стальграфа... или где-нибудь на побережье Сен-Мари, чтобы кратчайшим путем на Геннегау?

Он мрачно молчал, наконец поднял на меня глаза с лопающимися капиллярами.

— Должен сказать, вам просто повезло.

— Не совсем так, — поправил я. — Мы же не си­дели на месте, как вот вы. Потому у нас не везенье, а успех.

Он подумал, сказал тяжело:

— Я склонен предположить, что вы сумеете ценой большой крови и разрушений сломить наше сопро­тивление и захватить трон.

— Разумное предположение, — согласился я. — Только мы мало прольем крови... своей. Мы умеем воевать малой кровью. Чужую, разумеется, кто счи­тает?.. И разрушений на самом деле не будет много, ваша светлость... Зачем рушить свое имущество?

— Свое?

Я ответил мирно:

— Имущество и земли мятежников перейдут в казну, как вы понимаете. Это реалии, герцог. Давайте лучше поговорим о гарантиях неприкосновенности, которые получите лично вы, ваша семья и близкие.

Он дернулся

— Что? Я не стану покупать милости победителя ценой предательства!

— Разве я говорил о предательстве? — спросил я. — Просто в огне войны часто гибнут лучшие, а вся­кие бараны уцелевают и дают потомство. Вот так род людской и вырождается... Нужно сохранить кадры. А дураков не жалко, бабы новых нарожают.

— Что вы имеете в виду? — потребовал он.

— Вы составите список лордов, — объяснил я, — которым следует сохранить жизнь, даже если они и весьма против кандидатуры Ричарда Завоевателя. Мы вместе проверим список, кого-то вычеркнем, насчет кого-то сторгуемся и таким образом придем в тому, к чему пришли бы в результате долгой и кровавой во­йны, но только без разрушений, тысяч убитых, ручьев крови, что сливаются в реки, сожженных деревень и стертых с лица земли городов...

Я наблюдал за его лицом, он и сам понимает, что война уже проиграна, как бы ни выказывал талант полководца и политика, нашла коса на камень, я тоже хитер и лжив, но армия у меня явно больше.

— Я все равно у кого-то отниму земли, — сказал я, — а хозяев сошлю... скажем, в Гандерсгейм. Вы же понимаете, была насильственная смена власти, а это военное преступление.

Он буркнул:

— Мера была вынужденная.

— Возможно, — согласился я. — Но могли же дей­ствовать конституционным путем?..

— Простите?

— Такой оборот речи у простолюдинов, — сказал я, — уж извините, я в последнее время много сре­ди них терся. Имею в виду, как-то законно? Тот же импичмент... это когда короля, не справившегося с обязанностями, мягко и вежливо отстраняют, побла­годарив за труды и вручив на прощание букет цветов, а на престол под аплодисменты восходит избранный большинством голосов более приемлемый большин­ству. Хотя все мы знаем, какое у нас большинство, но все равно это лучше, чем когда трон достается некому кандидату в результате кровавой гражданской войны?

Он сказал быстро:

— Именно так и было! Нам удалось избежать граж­данской войны.

— Вам удалось, — поправил я. — Это ваша заслуга, герцог. Я ее не умаляю. Возможно, не сделай вы это, скрытое недовольство, подавляемое мною, с моим уходом прорвалось бы наружу.

— Вы подметили точно.

— Но все же, герцог... Сидели бы вы тихо, никто бы к вам не предъявил претензии. У нас же так устро­ено общество, как бы ни был хорош спаситель и как бы гуманно ни действовал, потом спасенные всегда найдут к чему придраться, за что осудить и даже под­вергнуть пожизненному заключению. Потому, герцог, отвечать придется вам. Но я уже предложил вам сдел­ку со следствием... тьфу, опять это прорывается! Наде­юсь, в Геннегау буду общаться только с благородными людьми.

Думаю, несмотря на мое подчеркнуто искреннее сожаление, он понял, что мои простолюдизмы не слу­чайны. Либо он идет на сделку, либо армия высажи­вается где-то на побережье, не угадать где, и, сметая все на своем пути, идет к Геннегау.

И, скорее всего, сейчас не обойдется всего лишь контролем над дорогами и долинами, когда большин­ство замков были оставлены в покое, пока гордые владельцы не смирились с очевидным.

На этот раз у короля Ричарда больше власти, чем было у гроссграфа, он вошел во вкус и ощутил вкус крови.

Я все больше выказывал признаки нетерпения, вставал и ходил по шатру, выглядывал наружу, теа­трально вздыхал и притопывал ногой. Дескать, герцог, это я из вежливости, ваша жена мне как бы мать, я не желаю нанести ей вред, это огорчит и герцога Гот­фрида, но если вы упираетесь, то на самом деле мне сделка не нужна вовсе, вы это понимаете.

Он тяжело вздохнул и сказал сломленным голосом:

— Я прижат к стене. Вы можете выкручивать мне руки, как хотите.

— Могу, — согласился я, — но не буду. Герцог, я не собираюсь упиваться здесь победой.

Он вскинул брови.

— Ваше Величество?

— Есть дела поважнее, — ответил я с небрежно­стью. — Это вы здесь, за Большим Хребтом, чувству­ете себя единственным королевством в мире...

— Мы знаем, — заметил он, — о других...

— Но никто из сен-маринцев не покидал своего королевства, — сказал я, — потому всем и кажется, что вы центр мира. Но это не так. Потому я здесь всего лишь укреплю свою власть... свою, герцог, но королем становиться и не подумаю.

Он быстро взглянул на меня, в глазах вспыхнула надежда, спросил быстро:

— Но... трон не может оставаться пуст!.. Кейдан дискредитирован, а Родриго слишком мал...

— У меня была такая мысль, — признался я. — В смысле, оставить на троне Родриго. После бегства короля Кейдана... видите, я называю его королем!.. После бегства бывшего короля Кейдана на троне мог бы остаться его наследник, Родриго.

Он кивнул.

— Ваше Величество, этот мудрый вариант устроит всех. Или большинство. Все стоят за то, что на троне должен быть сен-маринец. И готовы сложить головы за эту светлую идею.

— Мне ваши дурные головы не жалко, — ответил я без всякой жалости и ощутил, что в самом деле не жалко, это же статистика, — просто Родриго на тро­не устраивает и меня. В конце концов, он мой брат! Я просто обязан защищать его интересы.

— А вы, — сказал он, — будете при нем регентом?

Я покачал головой.

— Нет, я планировал представить Совету вашу кан­дидатуру.

Он дернулся.

— Я? Но я и был при нем регентом!

— И что? — спросил я с интересом. — Тяжело?..

Думаю, вы за свою жизнь уже поняли, что легкой она не бывает, бывают только легкие дни. Это я по ду­рости еще брыкаюсь и патетически спрашиваю: если человек рожден для щастья, то где же оно? Не прячьте от меня мое щастье!

Он долгое время молчал, всматриваясь в меня так пристально, словно жаждет рассмотреть спрятанный во мне капкан, из которого уже не вырваться.

— Ладно, — проговорил он наконец, — это вы пла­нировали. А что решили?