— А вдруг навет, государь? Ты бы с ним хоть парой слов перемолвился. Оправдаться позволил.
— Не в чем оправдываться. Не верю. Земству он предан. И говорить с ним не о чем. Но о Германе слова твои суровые верны. Поразмыслить тут надобно.
— Дозволь хоть раз архиепископу новгородскому с тобой встретиться, государь! — взмолился Басарга и в отчаянии признал: — Он Мирославу Шуйскую в монастыре видел! За чистоту ее поручиться готов.
Иоанн изумленно вскинул брови, потом чему-то улыбнулся и кивнул:
— Будь по-твоему. Как только отписку приготовишь, вместе с ним приезжай. Послушаем, что скажет.
Подьячий поклонился, вышел, и едва за ним затворилась дверь, как Басманов вцепился ему в плечи:
— Как?! Как ты это делаешь, Басарга?! Я полный год Иоанна обхаживаю и так и этак, он о Пимене и слышать не желает! Ты же всего две фразы сказал, и царь уже к себе приглашает!
— Коли правду в глаза говорить, она всегда любую стену пробивает.
— И Германа, Германа, почитай, отодвинул! — горячо выдохнул боярин. — Столько вестей от одного разговора! Надо епископа новгородского порадовать, побегу…
Опричник троекратно расцеловал Басаргу и умчался по сумрачным коридорам, подсвеченным редкими масляными лампами.
Подьячий ушел степенно, не спеша, раздумывая над тем, как рассказать княжне обо всем, что случилось с ним в этот теплый мартовский день. Однако рассказывать, на диво, не пришлось. Княжна, по заведенному у них обычаю встретившая боярина на крыльце, неожиданно сбежала по ступеням и кинулась ему на шею, закружила, весело смеясь:
— Получилось? Нечто получилось?!
— Откуда ты знаешь? Упредил кто?
— Любый мой, да у тебя все на лбу написано! — Мирослава подтянулась и расцеловала его лоб, брови, глаза. — Не землей, небесами мы повенчаны, любый мой. Телами едины и душами, помыслами. И потому, ненаглядный мой боярин, все твои мысли я наперед знаю.
— Еще не твердо решено сие…
— А у тебя на лбу написано, что твердо! — снова рассмеялась она и вдруг вздохнула: — Как же хорошо, что я тебя встретила. Какая я счастливая!
— Почему так грустно, драгоценная моя?
— Потому что мне тебя всегда мало. Даже когда рядом, когда в объятиях сжимаю, когда целую и во власть твою отдаюсь — все равно мало.
— Тогда чего мы тут стоим? — подхватил ее на руки Басарга и понес вверх по ступеням.
* * *
Архиепископ Пимен самолично заехал за скромной богобоязненной послушницей, знакомой ему по Покрово-Звериному монастырю, и пригласил в свой возок, дабы побеседовать в дороге о Боге, молитве и смирении. Басарга с холопом скакали верхом, однако боярин Леонтьев все равно догадывался, что после сих долгих разговоров в воспоминаниях новгородского священника и его княжны уже не найдется ни единого расхождения. Почти сто верст дороги, полных три дня пути. За это время любой псалтырь наизусть можно выучить.
Вечером третьего дня они остановились на подворье какой-то деревенской церквушки, воспользовавшись гостеприимством местного батюшки, немало польщенного приездом столь высокого иерарха, тронулись в путь еще в сумерках и на рассвете, аккурат к заутрене, въехали в ворота, встреченные Андреем Басмановым.
Опричники в монашеских рясах со всех сторон подтягивались к величественному Троицкому собору. Знающий здешние распорядки и пути опричник провел гостей на мощенную кирпичом дорожку, остановился на развилке. И вскоре Иоанн сам подошел к ним, в священническом облачении следуя на молебен. Увидев архиепископа, остановился:
— Вижу, сам пастырь новгородский ныне решил службу у нас отстоять. — Он протянул руку, и архиепископ, склонясь, почтительно ее поцеловал.
— А это что за скромница в твоей свите? — перевел взгляд на княжну Иоанн.
— Послушница Мирослава Шуйская. Пострига она так и не приняла, но богобоязненным своим поведением и целомудрием всеобщее уважение заслужила. Шесть лет, почитай, отшельничала, госпожу оплакивая. Однако же ныне убедил я ее к миру вернуться и слово Божье людям заблудшим нести, пример всем прочим своею благочестивостью подавать.
— Да ты изменилась, кравчая моей супруги Анастасии, сразу и не признал, — кивнул Иоанн. — Остепенилась, посуровела. Благонравна. А средь служанок моей супруги Марии девки сплошь горячие, в няньки благонравные никак не годятся. Вот ты бы им пример благочестия подала. Не согласишься ли ношу сию на себя принять, княжна? Воистину, кравчая твоего рода и воспитания моей черкеске давно надобна.
— Воля твоя, государь, — покорно прошептала женщина, почтительно кланяясь.
— Отпустишь ко мне свою послушницу, епископ новгородский?
— Воля твоя, государь, — поклонился и Пимен.
— Моя, — весело согласился Иоанн. — Басарга! Поручение исполнил?
— Отписка подробная готова… — полез было за пазуху подьячий.
Но государь его остановил:
— Потом. Вон, кравчей оставь, она опосля передаст.
Иоанн поманил боярина и пошел вперед, негромко признавшись идущему рядом Басарге:
— Разговор наш последний снова о Настеньке ненаглядной мне напомнил. Еще один вклад на помин души ее хочу сделать. Зело любопытно голубке моей было, чем сказка твоя про безумного игумена закончится? Да и я давно о нем ничего не слышал. Посему прошу тебя, боярин. Ныне же скачи в обитель Соловецкую. Сделай вклад, оглядись хорошенько, глаз у тебя острый. А с первой водой возвертайся, и мне обо всем в подробностях доложишь…
Иоанн отступил, оглянулся:
— Андрей! Вели полста рублей брату нашему Басарге выдать, и еще пять на расходы подорожные.
— Слушаю, государь!
Царь двинулся дальше во главе спешащей свиты. Мирослава задержалась рядом, протянула руку. Подьячий достал и положил в ладонь тугой бумажный сверток.
Снова, как в далекой юности, они могли позволить себе лишь мимолетное прикосновение пальцев и жадные, пожирающие взгляды.
Миг! Пронзительная молния от соприкоснувшихся ладоней, от устремленных друг в друга черных зрачков, мимолетная улыбка — и новая кравчая поспешила догонять царя.
— Иоанн что-то сказал? — с надеждой спросил боярин Басманов.
— Хочет еще один вклад в память об Анастасии сделать, — не стал скрывать Басарга. — Так можно в расходы и записать. Идем! Царь желает, чтобы я успел до половодья. А распутица может случиться в любой день.
И снова, уже который год подряд, началась для Басарги гонка с природой: кто успеет первым, он — домчаться до Студеного моря или весна — растопить зимники? Посему боярин не жалел ни лошадей, ни холопа, пролетая в день по пятьдесят верст и вечером буквально выпадая из седла. По Нерли — до Волги, потом на Шексну, через Белое озеро на Ковжу, с нее на Вытегру. Через две недели он был уже на Онежском озере, еще через неделю — на Выгозере, откуда до Кеми оставалось всего полтораста верст — три дня, рукой подать.
Понятно, что после такого путешествия воеводе он смог сказать только:
— Здрав будь, боярин. Дозволь в светелке прежней полежать… — после чего ушел в свою комнату и спал без просыпу целый день и еще ночь и все равно потом поднялся только к полудню.
На удивление скоро его пригласили к воеводе Оничкову отобедать. Видать, все это время боярин ждал с нетерпением, когда можно будет расспросить опричника о столичных новостях.
Стол был все тот же: маленький — в личных покоях воеводы, обильный — ибо угощение помещалось на нем с трудом, и конечно же — рыбный.
— Здрав будь, боярин. — Воевода неуверенно отер курчавую бородку рукавом и развел руки. — Как-то не по-христиански мы с тобой встретились.
— Прости, друже, очень уж дорога измотала. — Басарга, не сомневаясь, крепко обнял воеводу, похлопал по спине, сел к столу, зацепил кончиком ножа толстый ломоть семги. — Господи, как же я по ней соскучился! В Москве, не поверишь, никакая рыба в горло не лезла. А тут, как только увидел, так сразу душой возрадовался.
— Да, боярин. Семга есть наше главное сокровище. Ничего вкуснее на свете нет. Весь свет ею у нас закупается, от голландцев до персов, — самодовольно похвастался воевода, снова утирая усы, и разлил по кубкам прозрачное вино с уже знакомым Басарге запахом. — А ведь припозднился ты маненько, боярин. Аккурат пятого дня поморы мимо Кеми прошли, домой возвертаясь. Зело интересно о Москве сказывали. Выходит, отпустил ты их все-таки, боярин? Помиловал?
— Не я помиловал. Суд боярский приговорил. Царской волей, по закону и по справедливости.
— А то поморы не знают? — громко хмыкнул воевода, раздвигая на груди дорогую жаркую шубу. — Ты же сам кого-то из них думе показывал. Они слышали, как ты за головы их бился, самому государю перечил.
— Кабы перечил, в ссылку бы сюда ехал, а не с поручением, — ответил Басарга. — Согласен со мной Иоанн Васильевич оказался. Выходит, что и размолвки у нас не имелось.
