И мозоли как раз начали подживать. Стало легче…
Старший кузнец Прокопыч несколько раз приносил только что откованную и закалённую дугу стойки колёс. Здесь я мудрить не стал, не мудрствуя лукаво, сразу обозвал их родным для меня названием — шасси.
Первую стойку я забраковал, как и вторую, и третью. Вес получался слишком большой. Он же всё никак не может себя пересилить, по старой привычке с большим запасом прочности делает. Четвёртую уже нормальную сделал, но сам же прямо при мне и согнул:
— Закалка слабовата! Плохо пружинит!
И пропал ещё на два дня. Что-то у него на все работы ровно два дня уходит? Да и ладно, делает же? И после первого раза больше не пытается оспаривать мои решения. Зато в результате получилось то, что нужно! И вес нормальный, и размеры согласно рисунку. Говорить, что вес этот добрую долю веса всего планера занимать будет, не стал. Не хочу другим, а главное самому себе настроение раньше времени портить. Попробую взлететь с ними. Получится — хорошо! Не получится, снимем и поставим лыжу. Да, будет хуже и сложнее, но вес уменьшится.
Тросики для управления Игнат Иванович приобрёл в Псковском речном порту. Прикупил у владельца колёсных пароходов несколько огрызков чуть больше нужной мне длины. Больше не меньше, хорошо ещё, что не пришлось выкупать всю бухту целиком. Она нам точно пока не нужна, а вот огрызки очень пригодятся. Там же в городе удалось добыть и подходящие по диаметру ролики. Колёса подходящего диаметра достать не удалось, пришлось удовольствоваться имеющимися в продаже велосипедными на спицах. Они тоже тяжёлые, но не автомобильные же брать? Тогда планер вообще неподъёмным будет. И вообще, что-то я начинаю всё больше и больше из рассчитанного веса выбиваться. Пока не критично, но вот-вот подойду к черте. На что это влияет? На всё!
На взлёт, полёт и посадку. На скорости, на грузоподъёмность, да много на что. Главное, падает запас прочности всей конструкции! Так что, ещё не факт, что в окончательном варианте мой планер будет колёсным.
* * *
Сёстры Удомские в очередной раз возвращались домой ни с чем. Княжич Николай и в этот приезд сказался больным, приказал дядьке передать, что по причине сильного недомогания принять их никак не может. Извинялся слёзно и просил прощения за так не вовремя навалившуюся на него лихоманку. Ссылался на нервную горячку после дуэли, на общую слабость после неудачного падения с крыши сарая. И обещал в обязательном порядке нанести ответный визит Удомским, как только поправит пошатнувшееся здоровье и окончательно встанет на ноги.
Лиза, младшая из сестёр, сидела в самом углу коляски, меланхолично отмахивалась от летящих прямо в лицо насекомых и, к удовольствию старшей сестры, всё больше молчала. О чём думала, непонятно. Она после происшествия у реки стала всё больше и больше уходить в себя, часто задумывалась, выпадала из разговора. Но зато перестала дерзить и хамить, прекратила насмешничать.
Маша же тоже сидела молча, вроде бы как любовалась проплывающими мимо пейзажами и ничего на самом деле не видела. И в который уже раз вспоминала тот первый разговор, который состоялся у них с матушкой после памятного возвращения из усадьбы…
— Я всё сделала так, как ты велела, маменька, — сжимала кулачки девушка.
Тоненькая, словно тростинка, гибкая и грациозная, княжна в гневе металась по спальне. Правильный овал лица окутывало облако пышных волос, соболиные чёрные бровки хмурились, кривился милый носик и алые губки.
— Боже, как это противно, настолько унижаться… Перед кем? Перед этим ничтожеством? Да он ногтя на мизинце нашего Сержа не стоит! — возмущённая недавним унижением девушка остановилась перед матерью. — Ну что ты молчишь? Неужели тебе самой было приятно так унижаться перед этим…
Сразу не смогла подобрать нужное слово для определения этого ничтожества, коим она именовала молодого князя Шепелева. Замолчала, и с удивлением обнаружила, что её никто не слушает! Маменька в окно смотрит!
— Мама! Ты совсем меня не слушаешь… — возмутилась со всем пылом молодости.
— Знаешь, нас было шесть детей. Три брата и три сестры, — не отрывая взгляда от того, что происходило за стеклом, вдруг безжизненным голосом начала рассказывать мать.
Размеренно и неторопливо выговаривала каждое слово, и слушать её было настолько страшно, насколько удивительно было всё рассказанное.
— Моя мать нас всех терпеть не могла. Отец ненавидел за то, что мы всё время просили есть, за то, что нас нужно было одевать и учить. Он был игроком, пустил прахом всё состояние матери. Мать же… Свою ненависть к нелюбимому мужу переносила на нас, своих детей. Ты не представляешь, насколько ужасной может быть такая жизнь. Каждый из нас был счастлив, когда по той или иной причине покинул родительский дом… Служба, учёба, замужество… Мы были готовы на всё, лишь бы поскорее из него уехать! Забыть, как страшный сон, весь тот кошмар! Мне, как тогда казалось, на счастье, встретился твой отец. Морской офицер, династия, традиции… Красиво, да?
— А на самом деле захудалый княжеский род, многочисленные долги, заложенное имение, постоянная нехватка средств. Денежного содержания твоего отца только-только хватает на то, чтобы платить кредиторам и поддерживать видимость достойного существования. Не жизни, дочь, ты правильно услышала, а именно что существования, — мать усмехнулась и усмешка эта была горькой, как полынный отвар.
— Ты думаешь, мне жалко денег тебе на новое платье? Оглянись, дочь, я сама вот уже год хожу в одном и том же! А наша коляска, которую мы не можем покрыть лаком. В которой выезжать в город становится просто стыдно! Квартира в Кронштадте давно требует капитального ремонта, стыдно кого-то приглашать в гости. Вот почему мы не посещаем дворянское собрание, не ходим на балы в офицерское, понимаешь?
Княгиня резко отвернулась от окна. Замолчала на миг, подняла на дочь сухие, выцветшие буквально за секунду, глаза. И тихо, настолько тихо, так что дочери даже пришлось наклониться, чтобы услышать, заговорила:
— Я не хочу, чтобы вы повторили мою судьбу! Твой Жорж наверняка умеет сладко плести словесные кружева, раз он настолько задурил вам с Сержем ваши молодые головы. Вы не замечаете, как уже повторяете за ним эти его модные словечки, да у вас даже тон стал его, такой же сладкий до приторности. Опомнись, дочь, пока не стало слишком поздно! Катыковы очень похожи на нас, такой же обнищавший род…
— Но Жорж говорил, что у них акции… — растерялась девушка. — Верфи…
— Какие у них могут быть акции, девочка моя! Верфи? Не смеши меня! Старый граф впал в маразм и на старости лет внушил себе и сыну обязательно стать князьями. Он спит и видит, что только тогда его жизнь изменится в лучшую сторону! Глупая девочка, ты только посмотри, на чём он к вам приезжает?
— Он говорит, что у них коляска в ремонте…
— С зимы? Ты в это веришь?
— Но Николя такой мямля, он даже на мужчину не похож, — пыталась слабо протестовать девушка. Больше по инерции выговаривала привычные определения.
— Да? — мать с укором посмотрела на дочь. — Неужели ты не видишь того, что увидела я?
— Что я должна была увидеть в этой размазне?
— То, как он себя вёл, хотя бы! С достоинством и честью. И я не заметила, чтобы он мямлил. Да, юноша немного бледен, но это последствия болезни. Кстати, а он на самом деле настолько сильно побился?
— Да он вообще не дышал! И руки были сломаны. И ноги… — прошептала девушка. Вспоминать было страшно.
— А спустя несколько дней он уже принимает нас на своих ногах, и я не заметила, чтобы у него что-то было с руками. Ты не находишь это странным? Может, вы испугались и преувеличили его раны? Молодости свойственно преувеличивать.
— Не знаю, может быть, — растерялась Маша. Теперь она и сама уже запуталась и вообще ничего не понимала.
— Старинный род, богатый, без долгов… Слышишь? И наверняка старый князь сможет поспособствовать Сержу при поступлении!
— Но папа́ мечтал, что он пойдёт по его стопам, будет служить во флоте и продолжать семейные традиции?
