— Какого «пирата»? — не понял Басарга.
— «Судовая рать» по-вашему. На кораблях для охраны плаваем. Коли кто кого ограбить хочет… То и сам раздетым бывает.
— Вот откуда у тебя мастерство такое странное… — понял опричник.
— Нам, трюмным крысам, в тесноте меж палубами не размахнуться. Да и на палубе ванты, куда ни сунься. Посему длинным клинком особо не повоюешь. Тесак да топор, нож да кастет — вот и все наше оружие.
— Кто нанял?
— Не скажу. Нехорошо получится, коли выдам.
— Ты ведешь себя как человек чести, — наклонился ниже к нему опричник. — Ты признал себя моим пленником. Так отвечай на вопросы без утайки.
— Разве по законам чести пленник обязан выдавать секреты? — спросил Карст Роде.
— Разве по законам чести пленного запрещается пытать?
— Проклятье!!! — Тать снова оскалился от боли. — Будь по-твоему, я скажу…
На рассвете опричник, волоча за собой пленника в накинутом на плечи тулупе, ворвался на двор откупщика Бачурина, цыкнул на дворню, сунувшуюся было навстречу, поднялся по крыльцу, через лабиринт хорошо знакомых еще с осени коридоров быстро дошел до купеческой опочивальни, ногой распахнул дверь, ворвался внутрь, в пахнущую иван-чаем и дымком негу, бросил пленника на ковер.
Рыхлая баба, утопавшая в перине и подушках рядом с хозяином, завизжала и зачем-то выпрыгнула из постели, попытавшись забиться под кровать. Щель там оказалась для нее узковата, и баба, пыхтя и скуля, просто вжалась между ножками. Купец же присел и лишь немного попятился, упершись затылком в подголовник.
— Нешто ты забыл, Прокоп, что сыск я веду умело? Что славно и быстро у меня дело сие получается? — поинтересовался Басарга, ступая ногой на боковину кровати и вытаскивая саблю. — Ась? Чего же тебе тогда неймется? Али полагал, не догадаюсь я, что за поморец безвестный с рожей лоснящейся золотишком за душегубство платит?
Откупщик глянул в сторону датского морехода. Бледное лицо того, окровавленная рубаха, примотанная к телу рука произвели должное впечатление. Купец сглотнул и хрипло прошептал:
— Помилуй, подьячий… Бес попутал…
— И чего тебе надобно-то, Прокоп, не понимаю. — Кончик сабли плавно скользнул по одеялу и зарылся в бороде откупщика. — Государь ведь приговорил поморцам добро разграбленное и ладьи тебе возместить. Выходит, и убытка никакого. Али обиделся за то, что вором назвали? Так ведь вор и есть, на том я тебя и поймал. И отчего вы все такие обидчивые, откупщик? Не себя за лихоимство корите и проклинаете, а тех, кто вас ловит. Ась?
Откупщик сосредоточенно следил зрачками по путешествующей сабле возле шеи.
— Ты чего, спужался, что ли? — прищурился Басарга. — Так ведь зря. Понимать должен, не трону. Я свой сыск по закону завсегда веду. Поперва листы допросные, после сего с обвиняемого спрос. Дыба, кнут, дабы память очистилась. Но то не страшно. Коли сдюжишь, может, и оправдаешься.
— Помилуй, боярин… — На миг купец даже забыл про саблю, дернулся вперед, но накололся и откинулся обратно: — Не губи! Что хочешь проси!
— Я? Царский опричник? У смерда просить? — удивленно вскинул брови подьячий. — Да ты воистину обезумел, Прокоп! Вестимо, от сего и дуришь. Надобно тебя поскорее вязать. Бо, пока ты на свободе, мне постоянно за спину оглядываться придется, новых душегубов опасаясь.
Боярин Леонтьев отступил, спрятал саблю и, рывком подняв пленного, пошел из опочивальни, в дверях бросив через плечо:
— Скоро увидимся.
Пройдя через переднюю комнату, он оглянулся, тихо спросил датчанина:
— Этот платил? Узнал?
— Похож… — застонал Карст Роде. — Не рви так, боярин, рана откроется. Только-только запеклась. Тот в шубе был и солидный. Борода чесана, шапка горлатна, гонору, будто у кита окиянского. А этот бледный да шуганый, что кролик в садке. Поди разбери. Да токмо он меня, мыслю, узнал.
— Вот и мне так почудилось, — согласился подьячий. — Стало быть, верно я угадал. Да и некому меня в Поморье ненавидеть. Токмо игумену да откупщику. Но игумен чудной, не кровожадный. В игрушки играет. Этот же до виселиц охоч. Да в силу золота больно верит, хозяином здешним себя мнит. От и не удержался…
— Так вязать надо немедля! Сбежит!
— Куда он денется, Карст? Его на Поморье каждая собака знает. Не-ет. Я, наоборот, еще денька три выжду. Пусть теперь он каждого шороха боится и от каждого стука вздрагивает. Ишь чего удумал: бретеров подсылать!
— Какой из меня бретер? — поморщился датчанин. — Кабы повезло, спящими бы зарезал. Шляпами махать и ножкой стучать не приучен.
— Проклятье, на боку влажно, — остановившись, поморщился Басарга. — Похоже, пока я тебя дергал, у самого повязка сползла. Давай на постоялый двор двигать. Нужно переделывать.
Когда Тришка-Платошка, раздев хозяина, отер его рану и снова закрыл полоской рыхлого болотного мха, прижимая его повязку, дверь неожиданно открылась, в светелку вошел купец Прокоп Бачурин, одетый в неожиданно простой тулуп, скроенный из волчьих шкур. Скинул шапку.
— Ты чего? — удивился опричник. — Ты не спеши, я сам за тобой приду.
— Вот… — пройдя вперед, купец положил на стол два листа бумаги.
— Что это?
— Купчая, — ответил Бачурин. — Вижу я, ты к нам на море Студеное зачастил. Что ни год, по два раза появляешься. Я же причалы возле монастыря Михайло-Архангельского новые поставил, для кочей больших да кораблей немецких. Ну, знамо, и дом неподалеку срубил. Добротный, просторный, с двором. Как приезжать станешь, боярин, по дворам скитаться не понадобится, сразу к себе поселишься. Там и прислуга, и порядок будет. Покуда жив и здоров, прослежу. Это купчая на дом сей. На тебя. И расписка моя, что деньги сполна получил. Живи, пользуйся.
— Да ты, Прокоп, никак меня купить удумал?! — вскинулся подьячий.
— Осторожно, боярин! Опять повязка уползет! — предупредил холоп.
— Ты же по справедливости судишь, боярин царский? — ответил откупщик. — Вот и рассуди по справедливости. Супротив царя али казны я ничего не сотворил. Супротив общества, земства — тоже. Только твоя кровь на мне и твоя обида. Тебе за сие страдание какое возмещение приятнее будет: дом теплый и большой али зрелище краткое, как меня, старика, в петлю засунут? Твоя воля, ты и выбирай.
Басарга прикусил губу, глядя на грамоту. В душе мелькнула подленькая мыслишка прибрать купчую, а откупщика засудить… Мелькнула и пропала — не умел царский опричник жить с такими мыслями. По совести, надо было выбирать одно из двух: или месть, или купеческий особняк. Боярин представил себе, как на шею Прокопа Бачурина, раздетого до исподнего, накидывают петлю, как заправляют ее под сбитую в колтыши бороду, как вздергивают и откупщик судорожно дергается в петле, потом замирает — а из расслабленных кишок…
Опричник невольно передернул плечами. Может, дружелюбия у него вороватый откупщик и не вызывал. Но не до такой степени.
— Я оставлю дело незаконченным, — сказал Басарга Леонтьев. — Если со мной что-нибудь случится, новый подьячий будет разбирать мои бумаги, найдет незавершенный сыск и доведет до конца.
— Благодарствую, боярин, — степенно поклонился купец и вышел.
Басарга помолчал, потом раздраженно сплюнул:
— Будь я проклят! Все-таки его взяла… Прокоп меня купил.
— Ерунда, боярин, — простонал с сундука Карст Роде. — Твоя кровь, твоя и плата. Я свою куда дешевле продал. А от лишнего трупа наш мир лучше не станет.
Залив раздражение парой кувшинов красного вина, улучшающего, по словам местного лопарского лекаря, кроветворение и потому зело полезного при ранах, на третий день Басарга собрался съездить к устью Двины, к Михайло-Архангельскому монастырю — посмотреть бывший дом купца Бачурина, а ныне его. Раз уж взял — нужно принимать во владение. Правда, лошадей опричник уже успел продать, рана при резких движениях могла открыться, пленника одного оставлять не хотелось… Пришлось договариваться с хозяином, чтобы тот одолжил крытый возок.
Однако на рассвете, когда Тришка-Платошка уже начал таскать в легкую кибитку немногочисленные дорожные пожитки, со стороны реки донеслись истошные вопли. Волна криков покачалась у реки, после чего покатилась дальше по городу.
Хозяин, запрягающий лошадей, прислушался, хмыкнул и стал развязывать только что затянутые узлы.
— Ты чего? — не понял холоп.
— Обратно все тащи, — посоветовал ему холмогорец. — Не успели. Ледоход…
Для портового города вскрытие реки стало всеобщим праздником. Сюда уже съехались в ожидании работы рыбаки, грузчики, моряки, плотники и прочие мастеровые, ремесло которых было связано с работой порта или ремонтом кораблей. Ледоход означал, что вот-вот к причалам прибудут корабли, заскрипят тали, распахнутся ворота амбаров, оживет и зашумит торг. И мужики радостно пропивали последнее серебро в свои последние свободные дни. Когда начнется навигация — всем будет уже не до хмельного.
